— Ты чего, Федор?
— Идем отсюда, от этой твари ползучей. Сроду терпеть их не могу, что змей, что этих.
— Эти же не ядовиты.
— Все одно. Такая же мразь холодная, ползучая. Идем подальше, сладим тебе обувь.
Федор снял свои новые бродни и отрезал голенища…
Почему‑то Росин только тут по–настоящему понял серьезность их положения. Неожиданно из‑за этих бродней стало понятно, что это не просто приключение, а что‑то куда более серьезное.
Федор распорол голенища по швам.
— Иди‑ка, ставь ноги.
Росин наступил на куски кожи. Федор ловко прорезал по краям дырочки, продернул в них по ремешку, выкроенному из этих же голенищ, и, загнув вверх края кожи, стянул ремешками под ступней. Ноги оказались как в коротких кожаных мешочках.
— Спасибо, Федор. Только можно ли ходить в таких… тапочках, что ли?
— Можно. Вот это болотце пройдем, кожа на ноге обомнется, удобней всякой обутки будет.
Как коралловые бусы, рассыпана по мху перезимовавшая клюква. Росин уселся возле ягод.
— Не торопись, Федор. Пока не наедимся как следует, не уйдем отсюда.
Федор тоже опустился на колени.
Мало–помалу оба исползали, очистили от ягод чуть ли не полболота.
Ду–ду–ду — застучал на взлете крыльями здоровенный бородатый глухарь.
— Ишь, рядом кормился, а мы и не приметили. — Федор проводил взглядом птицу. — Идем, нетто этой ягодой наешься, оскомину только набьешь. За болотцем опять бурелом.
— Смотри‑ка, Федор, какие цветы!
В низинке, у впадающего в озеро ручейка, росли удивительно крупные незабудки.
— Ты получше в озеро гляди, в тростники. Не проглядеть бы лодку, — сказал Федор.
В мелколесье, возле ручья, вовсю заливались птицы. «Варакушка, дрозд–рябинник, северная пеночка», — узнавал по голосам Росин.
То и дело с земли, из ельничка, взлетали рябчики и садились тут же, на первое попавшееся дерево.
— Вот ведь сколько мяса, — сказал Росин. — И совсем рядом подпускают.
Он с силой швырнул обломок сука. Рябчик вспорхнул, и палка ударилась о еловые лапы.
— Он, чай, не мертвый, видит, куда палка летит.
Над головой, возбужденно переговариваясь, косяк за косяком летели гуси. Из тростника вдоль берега то и дело поднимались утки. Над яркой синью воды летели два снежно–белых лебедя.
Тростник становился все шире. Приходилось влезать на деревья, чтобы сквозь заросли просматривать воду.
…Километр за километром пробирались вдоль берега. Уже давно потеряли счет деревьям, на которые приходились влезать. А лодки все не видно.
Наконец вышли на лосиную тропу.
— Хорошо, хоть идти удобно.
— Лоси умеют тропу проложить.
Солнце клонилось к верхушкам деревьев. Все больше и больше появлялось комаров.
— Вот бы, паря, твой пузыречек, — вспомнил Федор. — Помазал малость — и не берет комар. Добрая была штука.
Комары забирались даже под одежду. Хотелось спрятаться от них куда‑нибудь в траву, зарыться в мох.
Но надо было идти, искать лодку, снова и снова взбираться на деревья.
— Повремени малость, — сказал Федор, присаживаясь на валежину. — Не по моим летам вроде уж по лесинам‑то лазить. Руки чего‑то устали.
— Не в летах дело. Я тоже измучился, как собака.
— А может, потом передохнем? Пока не стемнело, поищем, а там и совсем на ночь остановимся, — сказал Федор, а у самого дрожали от усталости руки.
— Я уж отдыхать настроился. Ну ладно, не стоит, действительно, светлое время терять.
Федор медленно полез на пихту, а Росин отправился вдоль берега к очередному дереву.
— А, будь ты неладна!
— Ты чего там, Федор?
— Чуть не сорвался. Совсем, однако, руки не держат.
— Это от голода.
— Вода силы поотняла: столько проплыли. Да и не евши тоже.
Росин пробрался к намеченной елке и полез на нее, пробираясь меж ветками.
— Федор! Федор! Иди сюда! Лодка.
За широкой полосой прибрежных тростников, у кромки чистой воды, было хорошо видно перевернутую вверх дном лодку.
— Ты, паря, там сиди, направляй, а я полезу.
Раздевшись, Федор вошел в воду и, зябко поеживаясь, побрел к лодке, шурша раздвигаемыми тростниками.
— Полевее возьми! Левее чуть! — кричал Росин.
Глубина прибывала. По грудь… по плечи… по шею.
Подался вправо, влево — везде глубоко. Поплыл.
«Вот и нашли, подумал Росин. — Это главное. Теперь есть на чем выбраться отсюда».
Он опять отстранил мешающую смотреть еловую лапу и обмер: Федор взгромоздился на перевернутую «лодку», встал на ней во весь рост, а она не шелохнется.
Читать дальше