Виктор Балашов: Живи, ирбис!

Видела она, как уходило на покой солнце, даря земле на прощанье роскошную — в полнеба — зарю. Видела, как, сжимаясь, прячутся в воду лилии, как рождаются в небе первые звезды, и открывают глаза белые ночные цветы.

Усталая, с потрепанными крылышками Поденка засыпала под песню ночного соловья и думала о том, что прожила она очень долгую и замечательно интересную жизнь. Во всяком случае, она ничуть не завидовала Жуку-Навознику, который в этот прохладный ночной час завершал в подземелье свой непомерно затянувшийся завтрак.

Когда над диваном включают синюю лампочку, вместе с ее безжизненным светом в комнату вползает страшная сказка. Расступаются стены, тает во мгле потолок, и ожившая пальма начинает чуть-чуть шевелить черными рассеченными листьями.

Ничего удивительного: лампочка волшебная. Своим таинственным светом она может даже изгонять прыщики с маминого лица.

Но сегодня мама не лежит под лампочкой. У папы, на беду, оказалось два билета, и родители ушли в театр. А посидеть с Димушком упросили бабушку, благо живет она неподалеку — на соседней улице.

Теперь малышу забот на целый вечер — следить, чтобы сонуля-бабушка не уснула первой. Такое уже случалось… Вот и сейчас что-то уж больно подозрительно поникла старушка на своем стуле. Голова ее толчками спадает все ниже на грудь, глаза утонули в чернильной тени, и не поймешь — смотрят они или уже закрылись.

Димушку становится жутко в синем одиночестве.

— Бабушка! — испуганно звенит в тишине. Старушка вздрагивает.

— Ну, что еще?

Если сейчас не удастся затеять дипломатичный разговор, Димушка могут изобличить в трусости, а он же как-никак мужчина.

— Бабушка, ты… ты когда-нибудь летала в космос?

— Довольно болтать! Спать давно пора! Закрой глаза и спи. Какой еще космос?

Димушок обиженно вздыхает.

— Космос — это высоко-превысоко… Где звезды, — с достоинством поясняет он, глядя в потолок.

— Эвон где! И чего бы я туда полетела? Чай не рехнулась еще, — ворчит бабушка. — А ты спи, пострел. Глянь-ка, времюшка-то сколько!

— Сколько? — с надеждой подхватывает мальчишка.

Ах, если б бабушка снова включила люстру! Все страхи сняло бы как рукой. Однако старушка не спешит подыматься. Чтобы взглянуть на часы поверх очков, она изгибает шею, как бодливая коза, щурится, мигает дряблыми веками. Но где уж разглядеть в синем мраке маленький будильник, что невидимкой тикает на комоде!

Ворча и покряхтывая, бабушка бредет к выключателю и при свете люстры, который кажется сейчас празднично ярким, долго соображает что-то вслух, водя пальцем по стеклу будильника.

— Девять часов, вот сколько, — подытоживает она наконец свои вычисления.

— И нет, и нет! И вовсе не девять! — торжествует Димушок, которому с кроватки хорошо видны часы. — Когда девять, маленькая стрелка спать ложится, а большая совсем прямо стоит, маленькую караулит. Мне папа рассказывал.

— «Папа, папа»! Все-то он знает, твой папа! Нешто стрелки спать ложатся? Морочит всем голову твой папа.

Вслед за щелчком выключателя комната снова проваливается в синюю мглу. В покоях Кащея Бессмертного и Бабы-Яги не иначе такой же зловещий свет… Какое опять жуткое лицо стало у бабушки — она будто умылась чернилами. Димушок ревностно следит за ней через прутья кроватки… Ох, снова вроде у старой тяжелеет голова, и дыхание какое-то странное, с хрипотцой… Ну, конечно, спит.

— Бабушка!

Старушка передергивается всем телом, издает губами всхлипывающий звук.

— Что еще? Ошалел что ли? Кричать этак… Чего тебе?

О чем же спросить на этот раз? Пить Димушок просил уже дважды. В сказке отказано наотрез. И вот сам собою выскакивает тот неприличный вопрос, который уже давно беспокоит мальчугана.

— Бабушка… — Димушок запинается, пожевывая нижнюю губу. — Бабушка, это правда, что ты — теща?

— Для кого как, — сердито отзывается старушка и шпилькой, вынутой из волос, почесывает в затылке. — Тебе-то кто докладывал об этом? Отец, поди?

— Да, это папка тебя так обзывает, — чистосердечно признается Димушок, но, спохватившись, добавляет поспешно: — Он уже давно так не ругается. Он больше не будет.

Бабушка усмехается. Синие тени сдвинулись на лице. Над губою, темной и жухлой, как прошлогодний лист, показались два длинных зуба, которые всегда наводят Димушка на нелегкие размышления.