Станислав Олефир - Встречи в Колымской тайге

Но разве станешь доказывать всякому, что охотники никакие не враги природы. У горностайчика, как тот, что в этом завале, уже через восемь месяцев может десять–пятнадцать малышат родиться. А если таких завалов много и почти в каждом по выводку?

То, что горностай ловит куропаток, глухарей и даже оленей если не выдумка, то редчайшая случайность. Основная еда горностая — мыши-полевки. На десерт ягоды, орехи. А ведь мышами и соболь питается, и лиса, и совы. Даже олень при случае. На мышей же, как на орехи или ягоды, каждый год «урожай» разный. И если мышей мало, горностаи, соболи начинают поедать друг друга, гибнуть от голода. Пусть уж этих зверьков охотники добудут.

На ленинградском аукционе за шкурку соболя платили четыреста долларов, а за горностая — семь. Золотом! Да и нам, северянам, хочется хороший воротник или шапку иметь. Давно подсчитано, что мы ежегодно на многие миллионы рублей пушнины недопромышляем. Горностаев и пятой доли не выбираем. А ондатра? Развели в озерах тьму. Промысел зверька не наладили. Вот и развелось ондатры столько, что она всю траву в озерах съела и от голода погибла. Исчезла трава — исчезла и рыба. Теперь в тех озерах ни рыбы, ни травы, ни ондатры. А соболь? Пока соболя в колымской тайге было мало, охотник за день два-три десятка белок брал. Теперь же не всякий столько за сезон добывает. А ведь двадцать белок хорошему соболю по цене равны. Получается, что численность зверя в тайге регулируют или голод, или сами звери. Так пусть уж лучше это делают охотники. И тайге и людям польза.

Проснулся я около полуночи. Заметно похолодало. Лёня подкатился к костру так близко, что его рука упирается в горящее бревно. Расталкиваю брата и принимаюсь внушать правила поведения у костра…

Чай в кружке и чайнике к утру покрылся ледяной коркой, а трава вокруг побелела от инея. Лакланда притихла. Вода в ней парит.

Поставленные на ночь жерлицы поймали двух вертлявых налимчиков с карандаш величиной. Поругав неудачную рыбалку, мы принялись за работу. Лёня убирает тент, я прикидываю, какое блюдо можно приготовить из стограммовых недомерков, и не ведаю, что в пяти шагах от нас спит целое стадо налимов. Толстых, головастых, жирных.

Налим исключительно ночное животное. Если летяга, заяц, сова на кормежку выходят с наступлением ночных сумерек, то налим просыпается в самую глухую ночь. Все остальное время он спит. При этом он должен спрятаться в нору, под камень или корягу. Удобных же спален немного. Поэтому, как только на реке появляются прибрежные полоски льда, так называемые забереги, почти все налимы устремляются под ледяную крышу. В эту ночь покрылся льдом наш заливчик. Будь я в сапогах, получилась бы отличная рыбалка, но, ночуя в тайге, я надеваю чижи — самодельные меховые носки. В них и отправился за пилой. Забрался на плот, гремлю инструментом и вдруг замечаю: из-под плота в сторону Лакланды мелькают какие-то тени. Пока прибежал к костру, пока обул сапоги…

Что и говорить, не испробовать бы нам в то утро знаменитой печени, если бы самый большой из налимов не вздумал сунуть голову под камень, лежащий почти у самого берега. Лёня, когда набирал в чайник воду, принял его за корягу. Налим зашевелил хвостом и выдал себя.

Подкрались мы с неводком, подняли рыбину из постели, потянули на берег. У нас на Севере многие почему-то пренебрегают налимами: ест он все подряд, фи, какой нехороший! А ведь это нежнейшая рыба.

Кстати, есть одна неразгаданная загадка. Поселок наш расположен недалеко от реки Буюнды. Лет двадцать назад в ней хариусов и налимов водилось великое множество. Но вылавливали почему-то хариусов. Хариус хищник, и налим хищник. Два хищника в одной реке — конкуренция. И вот одного повыловили — другому, кажется, раздолье. Так нет. Поубавилось хариуса, более редким стал и налим… Может быть, здесь какое-то биологическое равновесие?

…Все, кому приходилось плавать на плотах, знают, что заглянуть под плот трудно, а иногда и невозможно. Лёня и решил сделать окошко в центре плота. Ничего путного из этого не вышло. Слишком мал радиус обзора, а делать большую дыру я брату не разрешил. Дыру кое-как прикрыли и забыли о ней.

Проходим узкую протоку. Вода клокочет. Там коряга, здесь мель, чуть дальше завал — успевай поворачиваться. И вдруг под нами скальная щетка. Ее зубья на протяжении доброй сотни метров воду расчесывают. Плот зацепился крылом за высокий зуб щетки и развернулся на девяносто градусов. Лёня с шестом в руках бросился плоту на выручку и провалился ногой в окошко. Плот снова развернулся, и ногу зажало. Торопливо проталкиваю рядом с Лёниной ногой шест, разжимаю деревянные тиски. Едва успел выручить брата, шест запрыгал в руках, словно десяток акул рвал его зубами. Вот уж отчитал я брата за беспечность! Он даже не оправдывался…