Джеймс Купер - Зверобой, или Первая тропа войны [The Deerslayer, or The First Warpath]

Теперь Марчу хотелось возможно скорей уйти прочь. Ему были чужды благородные чувства товарища, и он ушел, проклиная безрассудство, побуждающее человека идти навстречу собственной гибели. Зверобой, напротив, не выказывал никаких признаков волнения. Он спокойно постоял на берегу, прислушиваясь, как неосторожно Непоседа пробирается сквозь кусты, неодобрительно покачал головой и затем направился обратно к пироге. Прежде чем снова опустить весло в воду, молодой человек бросил взгляд на пейзаж, открывавшийся перед ним при свете звезд. Это было то самое место, с которого он впервые увидел озеро. Тогда оно во всем своем великолепии золотилось под яркими лучами летнего полдня; теперь, покрытое тенями ночи, оно казалось печальным и унылым. Горы поднимались кругом, как черные ограды, заслонявшие весь мир, и слабый свет, еще мерцавший на самой середине водной глади, мог служить недурным символом слабости тех надежд, которые сулило Зверобою его собственное будущее. Тяжело вздохнув, он оттолкнул пирогу от берега и уверенно двинулся обратно к ковчегу и «замку».

Джудит с тайным нетерпением поджидала на платформе возвращения Зверобоя. Когда он подъехал к «замку», Уа-та-Уа и Хетти уже покоились глубоким сном на постели, принадлежавшей двум сестрам, а делавар растянулся на полу в соседней комнате. Положив ружье рядом с собой и закутавшись в одеяло, он уже грезил о событиях последних дней. В ковчеге горела лампа; эту роскошь семья позволяла себе в исключительных случаях.

Судя по форме и материалу, лампа эта была из числа вещей, хранившихся прежде в сундуке.

Лишь только девушка разглядела в темноте очертания пироги, она перестала беспокойно расхаживать взад и вперед по платформе и остановилась, чтобы встретить молодого человека. Она помогла ему привязать пирогу; было ясно, что она хочет скорее начать разговор. Когда все необходимое было сделано, она в ответ на вопрос Зверобоя рассказала, каким образом устроились на ночлег товарищи. Он слушал ее внимательно, ибо по серьезному и озабоченному виду девушки легко было догадаться, что какая-то важная мысль таится в ее уме.

— А теперь, Зверобой, — продолжала Джудит, — вы видите, я зажгла лампу и поставила ее в каюте. Это делается у нас только в особых случаях, а я считаю, что сегодняшняя ночь самая значительная в моей жизни. Не согласитесь ли вы последовать за мной, посмотреть то, что я покажу вам, и выслушать то, что я хочу сказать?

Охотник был несколько озадачен, однако ничего не возразил и вместе с девушкой прошел в комнату, где горел свет. Возле сундука стояли два стула; на третьем находилась лампа, а поблизости — стол, чтобы складывать на нем вещи, вынутые из сундука. Все это было заранее подготовлено девушкой; в своем лихорадочном нетерпении она старалась по возможности устранить всякие дальнейшие проволочки. Она даже сняла уже все три замка, и теперь осталось лишь поднять тяжелую крышку, чтобы снова добраться до сокровищ, таившихся в сундуке.

— Я отчасти понимаю, в чем дело, — заметил Зверобой, — да, отчасти я это понимаю. Но почему здесь нет Хетти? Теперь, когда Томас Хаттер умер, она стала одной из хозяек всех этих редкостей, и ей надо было бы присутствовать при том, как их будут вынимать и рассматривать.

— Хетти спит, — ответила Джудит поспешно. — К счастью, красивые платья и прочие богатства ее не прельщают. Кроме того, сегодня вечером она уступила мне свою долю, так что я имею право распоряжаться как мне угодно всеми вещами, которые лежат в сундуке.

— Но разве бедняга Хетти может делать такие подарки, Джудит? — спросил молодой человек. — Есть хорошее правило, запрещающее принимать подарки от тех, кто не знает им цены. С людьми, на чей рассудок сам бог наложил тяжелую руку, надо обходиться, как с детьми, которые еще не понимают собственных выгод.

Джудит была слегка задета этим упреком, да еще исходившим от человека, которого так уважала. Но она почувствовала бы это гораздо острее, будь ее совесть не свободна от корыстных расчетов по отношению к слабоумной и доверчивой сестре. Однако теперь не время было сердиться или начинать спор, и Джудит сдержала мгновенный порыв гнева, желая скорее заняться тем делом, которое она задумала.