Джеймс Купер - Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе [The Last Of The Mohicans]

Однако Ункас сохранил ясное спокойствие в эти ужасные минуты. Равнодушным взглядом смотрел он на приготовления и, когда к нему подошли мучители, встретил их твердым, непоколебимым взглядом. Один из них, разъяренный больше других, схватил молодого воина за ворот рубашки и разорвал ее. Затем с воплем дикой ярости он подскочил к своей жертве. Но внезапно он изменил свое намерение, словно какая-то сверхъестественная сила вмешалась, чтобы спасти Ункаса. Глаза делавара, казалось, выкатились из орбит, рот открылся, и вся фигура словно окаменела от изумления. Медленным движением он поднял руку и показал пальцем на грудь пленника. Товарищи его столпились вокруг, и все взгляды с удивлением устремились на прекрасное, татуированное голубой краской изображение маленькой черепахи на груди пленника.

Одно мгновение Ункас наслаждался своим триумфом, глядя со спокойной улыбкой на эту сцену. Затем он отстранил толпу гордым, высокомерным движением руки, вышел на середину с царственным видом и заговорил голосом, возвышавшимся над шепотом изумления, пробегавшим в толпе.

— Люди ленни-ленапов! — сказал он. — Мой род поддерживает Вселенную! Ваше слабое племя стоит на моей броне! Разве огонь, зажженный делаваром, может сжечь сына моих отцов? — прибавил он, с гордостью указывая на простой знак на его груди. — Кровь, происходящая от такой породы, потушила бы ваше пламя. Мой род — родоначальник всех племен!

— Кто ты? — спросил Таменунд, вставая на ноги скорее от поразивших его звуков этого голоса, чем от смысла слов пленника.

— Ункас, сын Чингачгука, — скромно ответил пленник, отворачиваясь от толпы и склоняя голову из уважения к личности и годам старика, — один из сыновей великой Унамис — Черепахи.

— Последний час Таменунда близок! — воскликнул мудрец. — День наконец близится к ночи! Благодарю Маниту за то, что здесь есть тот, кто заменит меня у костра совета! Ункас, внук Ункаса, наконец найден! Дайте глазам умирающего орла взглянуть на восходящее солнце!

Юноша легко, но с гордым видом взбежал на возвышение, откуда был виден всей волнующейся, изумленной толпе. Таменунд не мог насмотреться на него, видимо, вспоминая былые дни счастья.

— Не стал ли я юношей? — наконец проговорил пораженный старец. — Неужели я видел во сне все эти зимы? Видел народ мой, рассеянный, как песок, гонимый ветром, видел ингизов, более многочисленных, чем листья на деревьях? Стрела моя не испугала бы лани; рука моя высохла, как ветвь мертвого дуба; улитка перегнала бы меня в беге, а между тем передо мной стоит юный Ункас, такой же, как в былые дни, когда мы вместе сражались с бледнолицыми! Ункас, барс своего племени, старший сын ленапов, мудрейший сагамор могикан! Скажите мне, делавары, неужели Таменунд проспал сто зим?

Глубокое молчание, последовавшее за этими словами, достаточно ясно выражало благоговейный трепет, с которым народ принял слова патриарха. Никто не смел отвечать — все ожидали затаив дыхание, что произойдет дальше. Ункас, все время смотревший в лицо старика с любовью и глубоким почтением, решился заговорить.

— Четыре воина из рода Ункаса жили и умерли, с тех пор как друг Таменунда водил свой народ на войну, — сказал он. — Кровь Черепахи текла в жилах многих вождей, но все они вернулись в землю, из которой пришли, кроме Чингачгука и его сына.

— Это правда… Это правда… — заметил старец; луч воспоминаний рассеял его забытье. — Но мудрецы часто говорили, что два воина древнего рода живут еще в горах ингизов. Почему же так долго пустовали их места у костра совета делаваров?

При этих словах молодой человек поднял свою голову, все время склоненную в знак уважения к Таменунду; возвысив голос так, чтобы его слышала вся толпа, и как будто желая раз навсегда объяснить образ действия своей семьи, он заговорил:

— Некогда мы спали там, где можно слышать гневный ропот Соленого Озера. Тогда мы были правителями и сагаморами всей страны. Но, когда у каждого ручья стали попадаться бледнолицые, мы пошли вслед за оленями, назад, к нашей родной реке. Делаваров не стало. Только немногие из воинов остались пить воду любимой реки. Тогда предки мои сказали: «Здесь мы будем охотиться. Воды этой реки бегут в Соленое Озеро. Если мы пойдем в сторону заходящего солнца, то найдем потоки, которые бегут в великие озера сладкой воды; могиканин умрет там, как умирают рыбы моря в прозрачных источниках. Когда Маниту будет готов, то скажет: „Идите“, — и мы пойдем по реке к морю и вернем себе свое». Вот, делавары, во что верят дети Черепахи! Наши глаза устремлены к восходящему солнцу, а не к заходящему. Мы знаем, откуда оно приходит, но не знаем, куда уходит. Довольно!