Карл Май: Завещание Инки

— Салина-дель-Кондор? — испуганно пролепетал утративший вдруг весь свой боевой пыл эспада. — Где это? Я не знаю такого места…

— Ты знаешь его, негодяй. И не смей со мной юлить! Учти: ты можешь провести кого угодно — только не меня.

— Но я никогда там не был… Не понимаю, что вы имеете в виду, — продолжал изображать растерянность эспада.

Впрочем, он и на самом деле был растерян, правда, по совсем другой причине, а не потому, что его приняли за кого-то другого, как могло показаться со стороны. Но об этой, истинной, причине его замешательства речь еще впереди.

— Я имею в виду, — чеканя каждое слово, произнес продолжавший сидеть на стуле белобородый, — то, что ты только что, когда так сильно побледнел, бедняжка, нечаянно произнес шепотом. Рано или поздно я заставлю тебя сказать то же самое во всеуслышание.

— Нет, — продолжать упорствовать эспада, — я все-таки никак не пойму, о чем вы говорите и чего от меня хотите. Я не желаю вас знать! — с жалким нахальством поверженного выдавил он из себя.

— Вот в это я охотно верю. Еще бы, у тебя немало оснований всячески избегать меня. Но запомни на всякий случай хорошенько вот что: как только ты мне понадобишься, чтобы поквитаться с тобой, я достану тебя хоть из-под земли, негодяй!

Сказав это, белобородый поднялся со стула, подождал, пока его спутники рассчитаются с официантом, аккуратно снял свою шляпу с вешалки и не спеша направился к выходу. В эти несколько минут посетители кафе могли увидеть его в полный рост и лишний раз убедились в том, что с таким Голиафом [8]лучше не связываться.

Только когда дверь за ним и его спутниками закрылась, к эспаде вернулось самообладание. Он вернулся к своим приятелям. Один из них встретил его отнюдь не сочувственными словами:

— Какой позор, Антонио Перильо! Он буквально размазал тебя по стенке!

— А ты у нас храбрец! — ответил язвительно опозорившийся. — Ну давай тогда, догони его, попробуй потягаться с этим быком! Почему же ты не бежишь за ним, а? Ладно, я сам отвечу на свой вопрос: ты знаешь, что ни за что не справишься с ним, и я сильно сомневаюсь, что такой человек вообще тут найдется.

— Вполне возможно, что ты и прав, — пошел на попятную дружок Перильо. — Но он обращался к тебе на «ты». Какая фамильярность! Как ты мог позволить такое? Ведь ты же обращался к нему на «вы»!

— Да! Ну и что! Если хочешь знать, я не придаю этим китайским церемониям никакого значения. Не хватало еще о такой ерунде думать!

— А с чего это вдруг он пристал к тебе с какой-то Салиной-дель-Кондор? Что он имел в виду?

— Да откуда мне знать? Этот немец, видно, немного чокнутый, у него какая-то бредовая идея в мозгу. Всем на свете известно: немцы — большие чудаки, чего только не выдумают в своих дурацких фантазиях. Не случайно ведь среди них полным-полно лунатиков!

Возможно, эта захватывающая для разговора портеньос между собой тема и получила бы свое дальнейшее развитие, если бы неожиданно в проеме входной двери не появился новый посетитель кафе, сразу же обративший на себя всеобщее внимание. Это был, судя по одежде и всему облику, гаучо, но, что удивительно, на редкость маленького для пастухов роста. Впрочем, и его одежда при ближайшем рассмотрении оказалась тоже не совсем обычной для гаучо, уж очень живописна: это был, пожалуй, сценический костюм, а не просто штаны, рубаха и все такое прочее, в чем удобно приглядывать за скотиной. Во всяком случае, этот костюм, безусловно, заслуживает отдельного описания.

Начнем с рубашки и штанов. Они выглядели ослепительно белыми. Штаны, закатанные выше колен, судя по количеству образовавшихся складок, были непомерно велики маленькому гаучо. Поверх рубашки, рукава которой тоже были закатаны до локтей, вокруг его торса была обмотана чирипа — теплое, хотя и тонкое шерстяное одеяло. Обмотавшись таким одеялом, гаучо обычно прикрепляют его к телу кожаным поясом, что сделал и маленький незнакомец, но поверх пояса он привязал еще и ярко-красный шарф, концы которого торчали в разные стороны. Ярко-красным было и пончо, покачивающееся на его плечах. Это тоже одеяло, но выполняющее роль плаща, с отверстием посередине для головы. Ноги пришельца из пампы были обуты в высокие сапоги, которые носят все гаучо. Эта обувь совершенно не похожа ни на какую другую на свете.

Вот как делаются эти сапоги. С задних ног забитой лошади снимается шкура, при этом обходятся без единого надреза; еще теплую, ее кладут в горячую воду, чтобы легче было счистить с нее жесткий волосяной покров. Пока эта кожа еще влажная, ее натягивают на икры ног, как чулки. Когда кожа высыхает и по мере высыхания твердеет, она превращается в нечто необычайно прочное. Сапоги гаучо прекрасно защищают его икры и верхнюю часть ступней, но пальцы ног и ступни оставляют неприкрытыми. Человек в такой обуви одновременно и обут, и босиком, но здесь надо учитывать то обстоятельство, что гаучо почти не ходят по земле, разве что внутри своей хижины или палатки.. Конструкция стремени гаучо весьма своеобразна, под стать обуви: в него помещается только большой палец ноги. Зато шпоры просто огромны.