Вэши Куоннезина - Рассказы опустевшей хижины

Тихонько я заглянул через дверь этой детской комнаты и стал единственным свидетелем маленькой семейной сцены, на которую нельзя было смотреть равнодушно. Четыре пушистых красновато-коричневых, прекрасно сложенных бобрят около четырех дюймов в длину, с круглыми черными глазками и короткими, словно резиновыми, хвостами, лежали беспомощные, а бобриха-мать своими огрубевшими от работы лапами, удивительно похожими на руки человека, нянчила и баюкала их. И когда она выполняла свой материнский долг, ласково урча и бормоча, в криках и плаче ее отпрысков можно было ясно уловить нотку протеста, совсем как у новорожденных детей, — первые ощущения и наиболее характерные из модуляций, которыми бобер выражает свои эмоции.

Наблюдая поведение бобра-отца, я могу с уверенностью сказать, что если он и не оказывал посильную помощь в момент родов, то, во всяком случае, он сделал все от него зависящее непосредственно после появления на свет малышей. Позже он подполз к нырялке и опустился под воду настолько тихо и осторожно, что в сумерках я не смог уловить точно момент его исчезновения. Стоило ему только очутиться в свободных водах, как поведение его резко изменилось. С громкими криками он пустился вплавь, шлепал что есть мочи хвостом по воде, неистово брызгаясь и кувыркаясь. Потом он поплыл вдоль берега озера, а я решил сопровождать его в каноэ. У всех, кто был свидетелем происшествий на озере, не оставалось сомнений, что взвинченное состояние бобра было прямым результатом радостного события в его семье. Путешествие по озеру скоро приняло характер триумфального марша по воде; взбудораженный бобер время от времени громко кричал, то и дело залезал ко мне в каноэ, потом быстро вылезал и бросался на берег, и снова плыл обратно, сам не свой и не в силах выразить обуревавшие его чувства. Когда же я опустился на колени в каноэ, шепча ему ласковые слова и целые фразы, которые он за два года нашей тесной дружбы уже хорошо понимал, я с грустью думал, что где-то еще таится злой враг, который — получи он только возможность — убьет бобриху и маленьких бобрят, разрушит землянку со всеми сооружениями, с таким упорным трудом воздвигнутыми в защиту от хищников. Я жалел своего бессловесного преданного друга, и мне порой хотелось, чтобы мои радости были такими же ясными, как его, и не были затуманены тревогой за будущее.

Всю эту ночь, так же как и многие последующие ночи, Раухайд без устали собирал и относил домой подстилку и был очень занят всевозможными семейными делами. Когда бобриха отлучалась из дому, чтобы собрать корешки и травы, он даже баюкал бобрят, стараясь напевать им, как это делает мать, только у него получалось некрасиво. Если Джелли долго не возвращалась, он не уходил из землянки, а все возился с неугомонными бобрятами, разнимал их, когда они дрались, издавал какие-то необычные звуки, которые успокаивали малышей. Временами его самоотверженное выполнение отцовского долга просто поражало меня.

Как-то раз, когда мы сидели, наблюдали, прислушиваясь, мне вспомнился один случай, который произошел много лет назад во время охоты в районе Абитиби, тогда еще глухом месте. Однажды вечером после того, как мы разбили лагерь, один из охотников нашей группы проследил и убил большую бобриху. Это было Весной, но никто не подумал о беспомощных осиротевших бобрятах, жизнь которых всецело зависела от матери. Помнится, я даже завидовал этому охотнику и жалел, что бобриха попалась не мне. И всю ту ночь со стороны пруда ко мне снова и снова доносился звук, которого раньше я никогда не слыхал, — одна протяжная тоскливая нота, словно на струнном инструменте, часто повторяющаяся, ищущая, настойчивая. Я был в недоумении и обратился к пожилому человеку с вопросом, что за животное издает такой звук. Он мне ответил довольно угрюмо, что там кричит сова. Я знал, что это не так. Рано утром, когда мы двинулись в путь, этот жалостный крик был все еще слышен. Теперь я знаю этот звук: то был отчаянный зов бобра, потерявшего свою подругу. И кажется, мне понятно теперь, почему опытный охотник, несомненно знавший, как и я теперь знаю, истинное значение этого крика, ответил угрюмо, невпопад, лишь бы отмахнуться от вопроса. Я видел, сколько заботы и любви отдавал Раухайд своим малышам. А один раз я был свидетелем, даже помощником в его неистовых поисках и слышал, как у него вырвались жуткие крики тревоги, когда Джелли однажды очень долго не возвращалась домой. Этот душераздирающий зов, который я так часто слышу теперь, иногда заставляет меня вспомнить ту ночь, тридцать лет тому назад, когда обезумевший тоскующий бобер все искал свою подругу, не зная, что никогда ее больше не увидит; и все звал, звал, а ее уши уже не слышали. И, не дождавшись ее, он сделал все возможное, чтобы выходить малышей, а они медленно умирали на его глазах.