Андрей Ветер - Подлинные сочинения Фелимона Кучера

– Увольте! Мне подавай неожиданное!

– Вот и я о том твержу. Как только одни народы перестанут быть неожиданными для других народов, они перестанут быть собой. Вот это будет настоящая беда…

Все мы с нескрываемым любопытством разглядывали княгиню Алексееву, а она без тени смущения излагала во всех подробностях события последних дней. Её откровенность иногда казалась мне проявлением сумасшествия, ибо есть вещи, о которых не решишься поведать самому близкому человеку, а не то чтобы рассказывать о них во всеуслышанье. Но женщина ворковала и ворковала. Если закрыть глаза и не вслушиваться в её слова, то можно было подумать, что это ребёнок взахлёб делится впечатлениями о каких-то потрясших его воображение игрушках. Однако Лиза давно вышла из детского возраста, а потому громадная часть её рассказа вызывала во мне не столько интерес слушателя, сколько интерес мужчины, возбуждаемого сексуальным журчанием сладкого женского голоса.

Время от времени я приотставал, чтобы проветрить мозги, и тогда ко мне подъезжал Пит Питерсон.

– Ну, если не ошибаюсь, эта красотка поразила вас не на шутку! – Питерсон улыбнулся.

– Да, скажу прямо: я таких не встречал, – признался я.

– А вы знаете, сударь, мне думается, что я понимаю эту женщину, понимаю также её мужа. По-моему, они замечательные люди.

– Неужели? Вы оправдываете их?

– Оправдываю? Нет, милейший, вы неправильно ставите вопрос. Мне не нужно оправдывать их, так как я не вижу ни в чём их вины. Эти двое – дети природы. Настоящие дети природы.

– В каком смысле? – удивился я.

– Вы, судя по всему, решили, что они просто похотливы. Но вы глубоко заблуждаетесь! Они любят жизнь. Они любят все её проявления.

Видя написанное на моей физиономии недоумение, Питерсон продолжил:

– Неужели вас, когда вы оставались наедине с природой, никогда не охватывало желание сбросить с себя одежду и носиться по лесу, по реке, по скалам нагишом, чувствуя внутри себя желание взлететь, раствориться в окружающем мире? Неужели вам никогда не хотелось упасть на землю и заняться любовью с воздухом?

– Пожалуй, я не припомню такого случая. Хотя восторг, конечно, меня охватывал не раз.

– Восторг! Это уже близко к тому, о чём я говорю, – обрадовался Питерсон. – Возможно, вы сможете понять меня… Природа околдовывает, если ваше сердце открыто для неё. Природа пробуждает самые неожиданные желания… Однажды, когда я был ещё очень молод, я отстал от обоза и обнаружил себя посреди совершенно дикой местности. Стояла тишина, трепетная тишина, священная тишина. И я был один. Я слышал, как дышали камни под моими ногами, как листья колючих кустарников что-то нашёптывали мне, как огромное небо гладило меня по голове. И я впал в состояние… восторга. Да, это был восторг, оглушающий восторг. На меня накатило желание раздеться, и я не смог воспротивиться ему. Более того, мне захотелось в ту минуту вступить в связь с окружающей средой, совокупиться с воздухом и землёй. И у меня случилась эрекция! Не смотрите на меня такими глазами, сударь. Я говорю вам чистую правду. У меня поднялся член от восторга. А ведь у меня и мысли не было о женщинах! Я просто должен был заняться любовью с самой Природой. Я груб, прост, откровенен. У меня нет тех струнок, которые позволяют сочинять стихи. Возможно, поэтому у меня просто встал член.

– И что же?

– Что? Я упал на землю и, ласкаясь щекой о траву, мастурбировал… Вот так, сударь… Поэтому-то я и думаю, что понимаю нашу молодую княжескую парочку. Они просто хотят любить. Новые впечатления пробуждают в них взрыв эмоций, с коими они в силах справиться лишь одним способом – сексуальным соитием. Таково проявление кипящей в них любви.

Выслушав слова Питерсона, я задумался и с каким-то новым чувством посмотрел в спину Лизе. Может быть, Питерсон прав? Может быть, этим двум молодым людям доступны чувства, которые я не успел ещё открыть в себе?

– Послушайте, комиссионер, – обратился я к Питерсону, – а вот ваше желание убедить индейцев не идти по дороге белого человека – оно не из этих же ваших ощущений проистекает?

– Из этих, мой друг, из этих. Я убеждён, что дикари умеют испытывать такой же восторг. Жаль только, что многое для них проходит неосознанно, как бы остаётся естественным фоном, к которому они привыкли давным-давно и потому не умеют распознать его ценность. Да, я против нашествия цивилизации. Я говорил об этом и буду говорить. Что мы с вами сможем дать дикарям? Письменность? Книги? Высокое искусство? Не спорю, что всё это прекрасно. Но прекрасно это только для нас, городских умников. Мы любуемся нарисованным пейзажем, но боимся настоящей природы. Мы восхищаемся книжными приключениями, но шарахаемся от любых поворотов судьбы в действительности. Мы – продукт ума, логики, теорий. У нас с вами есть точка зрения, которая годится для нашего образа жизни, но мы стремимся всеми силами навязать её первобытным людям. Но разве она нужна им? Насаждая среди них наш образ жизни, мы убиваем их. Мы убиваем одних людей, чтобы создать других. Но тех, которых мы однажды убили, больше никогда не будет.