Полин Джонсон - Затерянный остров и другие истории

Вдали, как память об ушедших днях,

Синеет берег нитью беспрерывной.

В протоках, вырытых волной приливной,

Искрится рябь в желтеющих огнях:

Закатный свет вдоль западного края

По гавани крадется, догорая.

Босые дети перед самой тьмой,

Смеясь, заполоняют берег узкий,

В корзинах водоросли и моллюски.

Потом идут, груженные, домой,

И голоса слышны все реже, реже

У сумеречно-серых побережий.

На равнине северной осталась Леди Льдинка,

Замечталась Леди Льдинка на полярном берегу,

Ослепительно блистая

Под плащом из горностая,

Леди Льдинка замечталась и осталась на снегу.

На равнине северной проснулась Леди Льдинка,

Отряхнулась Леди Льдинка и затеяла пургу:

С ледяной ее постели

Пух и перья полетели,

Леди Льдинка улыбнулась и проснулась на снегу.

На равнине северной искрится Леди Льдинка,

Веселится Леди Льдинка: «Заморозить вас могу!

Быстро пальцы ледяные

Наведут мосты речные!»

Веселится Леди Льдинка на искрящемся снегу!

На равнине северной запела Леди Льдинка,

Не успела Леди Льдинка закружиться на бегу,

Как толпа волшебниц вьюжных

В легких туфельках жемчужных

Подхватила Леди Льдинку, завертела на снегу.

На равнине северной колдует Леди Льдинка,

Грозно дует Леди Льдинка, сыплет снег в глухом логу,

И мороз хрустальным звоном

Над простором льется сонным.

Где колдует Леди Льдинка на сверкающем снегу.

На покой уходит солнце, спать пора тебе, птенец,

До утра усни, птенец,

У костра усни, птенец.

Мама ждет, когда же глазки ты закроешь наконец,

Смотришь сонно ты, птенец,

Запеленатый птенец.

Кто свернулся в колыбельке под дубовой веткой низкой?

Кто следит за сизым дымом, не пугаясь ночи близкой?

Это мой неугомонный кареглазый сорванец,

В теплом гнездышке пуховом спи спокойно, мой птенец!

Кареглазый мой малыш, ты усни, а я спою,

Отдохни, а я спою,

Дни и ночи я пою,

В колыбельке я качаю крошку смуглую мою,

Крошку сонную мою,

Несмышленую мою.

Не кричат кулик и цапля, сойки спрятались по гнездам,

И сова в дупло вернулась, путь домой найдя по звездам,

Где-то тявкает лисица, хоронясь в лесном краю.

В колыбельке я качаю крошку смуглую мою.

В долгой полярной ночи,

Обезголосев от лая,

Яростно, в клочья стирая ремни,

Ветру навстречу несутся они —

Злобная, дикая стая.

Чуть серебрятся в ночи

Шкуры медведя и рыси —

Все, что добыли капкан и свинец, —

Рядом с енотом бобер и песец,

Мех соболиный и лисий.

Мчится в полярной ночи

Поезд, груженный пушниной,

Быстрые сани не вязнут в снегу,

Зычно погонщик кричит на бегу,

Глухо скрипят мокасины.

Долог в полярной ночи

Путь от зимовья к зимовью,

Путь, что известен им тысячи лет,

Волчьим нутром они чувствуют след,

Волчьей, звериною кровью.

Обожженная солнцем равнина, бесприютная плоская степь,

Ни холма, и только на юге синеватая горная цепь.

Ни ручья — простор бесконечный порыжелой травой зарос,

Кое-где стреловидный кактус и побеги индейских роз.

Ни дымка, ни людского жилища, но дорога укажет вам

На скалу, под которой гордо островерхий стоит вигвам.

Там, под огненным солнцем прерий, неприметно для чужака,

Нейкья иглами дикобраза украшает шкуру быка.

Нейкья, девушка племени сиу, Нейкья, младшая дочь вождя,

У нее серебристый голос, звонкий, словно капли дождя,

У нее золотистые пальцы и глаза, что ночи черней,

У нее такая улыбка, что вовек не забыть о ней.

День-деньской поет на пороге: «Вы куда уходите, дни?

Неужели на белом свете только прерии есть одни,

И в далекой Стране Восхода, ненасмешлива и робка,

Дева иглами дикобраза украшает шкуру быка?»

На просторе западных прерий, где в тумане солнце встает,

Вдалеке от людского гула Нейкья плащ любимому шьет.

Так зачем же белым торговцам проводить здесь долгие дни,

Ждать улыбки и кроткого вздоха — неужели не знают они

Об охотнике краснокожем, о недавнем госте отца?

Он с вождем выкуривал трубку и на дочь смотрел без конца.

Через десять лун он вернется из-за синих гор, а пока

Нейкья иглами дикобраза украшает шкуру быка.

Он в чаще больше не затравит зверя,

Добычу не догнать его стреле —

В завет богов охотничьих не веря,