Полин Джонсон: Затерянный остров и другие истории

Всплески, всплески,

В утреннем блеске

Берег крутой в невысоком подлеске.

В каменном русле, бурлива, узка,

Вниз, разъярясь, устремилась река,

Круто-круто,

Вспенена, вздута,

Волны в борта ударяются люто.

Прерван порогами путь на восток,

Заклокотал, изогнулся поток,

Дыбом, дыбом,

Хлещет по глыбам,

По каменистым грохочет изгибам.

Без передышки работай, весло,

Как бы нас в щепки не разнесло!

Резче, резче,

Стонут зловеще

Волны, зажатые в горные клещи.

Острые камни давно позади,

Радужных брызг затухают дожди,

Пена, пена!

И постепенно

Воды текут широко и степенно.

Над крутизною, в объятиях сна,

Ветками-крыльями машет сосна.

Стая, стая!

К небу взлетая,

Всюду разносится песня простая.

Пройдя поселок у лесной дороги,

В прозрачной предосенней тишине,

Насилу волоча босые ноги,

Бредет она по высохшей стерне.

Согнулись плечи от нужды и боли,

Глаза, не отрываясь, смотрят вниз,

Но день за днем она выходит в поле

Лущить тугой темнеющий маис.

А в памяти живет иное время:

Владел землей, врагу не покорясь,

Ее народ, теперь забытый всеми,

Как стебли эти, втоптанные в грязь.

Закатная сырая позолота

Слилась под вечер с кромкою болота.

В лишайниках гнилое озерцо

Лежит, как заржавелое кольцо.

Волна камыш колышет невысокий,

И ящерица верещит в осоке.

По кочкам я бродить остерегусь,

Где на ночь приютился дикий гусь.

Смотрю, как журавлей последних стая

Крылами тяжко машет, улетая,

И, словно кутаясь в прозрачный плащ,

Крадется ночь вдоль тростниковых чащ,

И, охраняя сон осоки важной,

Над серой топью пар густеет влажный.

Гнездом Вороньим в вышине

Нависли камни, а на дне

Клокочут, сдерживая бег,

Потоки беззаконных рек,

Зажатые, как в западне,

Гнездом Вороньим.

Пустынник-гриф найдет ночлег

На гребне гор, что человек

Нарек в суровой стороне

Гнездом Вороньим.

Седые клочья льнут к стеке,

Ползут по голой крутизне,

Где солнце, ветер, дождь и снег

Сражаться призваны навек

С недвижным в каменной броне

Гнездом Вороньим.

Земли полоска, сосен длинный ряд,

Зигзаги покосившихся оград,

Теряющихся в чахлом перелеске,

На фоне трав пожухлых очерк резкий

Кривых, прибитых наскоро жердей,

Рассохшихся от солнца и дождей,

Сосновые неструганые колья:

Ограда вкруг неубранного поля,

Где, стебли желтые склоняя вниз,

В тиши осенней шелестит маис.

На изгороди у лесной дороги

Пристроился мальчишка босоногий,

Сын поселенца Джон, ему на вид

Лет восемь или девять, он следит

За солнцем, что недавно в полдень летний

Его веснушки делало приметней,

А нынче снова золотит вихры,

Торчащие, как сено, из дыры

Отцовской шляпы, на лице задорном,

От вечной пыли и загара черном,

Ирландских глаз искрится синева.

Закатаны до локтя рукава,

Расстегнут воротник рубашки рваной,

И руки вечно спрятаны в карманы

Потертых бриджей. Нынче целый день

Маис лущил он и под вечер в тень

Присел передохнуть, но вот, зевая,

Встает и, еле слышно напевая,

Бредет сквозь древний первобытный лес,

Бредет туда, где сосны до небес,

Где жизнь как будто погрузилась в дрему,

Бредет к затерянному в чаще дому,

Где все молчит, где ни души вокруг,

Где тучной почвы не касался плуг,

Где вскоре лес встревоженный проснется

Под гулким топором первопроходца!

С нахмуренной закатной стороны

Предгрозовые посвисты слышны.

С закатной стороны, свинцом нависшей,

Растет победный гул и в точке высшей

Вдруг обрывается, но вот, трубя,

Толкая тучу впереди себя,

Ветра взбегают по холмам зеленым,

Кнутами бьют по вывернутым кленам,

Покуда пыль и грозовой разряд

Изнанку листьев не посеребрят

И воздух сдавленный не станет реже,

Переполняясь чистотою свежей.

В сырой, внезапно наступившей мгле

Удары крупных капель по земле.

И надвигающийся пеленою

Белесый дождь над сонною страною,

«История правдива, сэр, могу уверить вас,

Там, на Гудзоне, о таком я сам слыхал не раз, —

Охотник трубку раскурил и начал свой рассказ:

Об этом случае давно не вспоминаю я,

Хотя годами от тоски мне не было житья,

Годами снились снежные таежные края.