Томас Берджер - Маленький Большой Человек

Так что я просто содрогался от ужаса, когда забрался на вершину горки, и это меня, скорей, вел Старая Шкура Типи, а не я его, потому что если индейцы такое сотворили с Томом, то до чего же ужасен должен быть жребий генерала…

Мы пробрались через завал из конских трупов, которые из-за того, что стали разлагаться – ведь уже прошли сутки – распухли; запах – жуткий; тут были и бледные тела солдат, разбросанные вокруг как кукурузные початки. Какое-то время царила полнейшая тишина, но, наверно, мне это просто показалось, так как дул лёгкий ветерок и через какой-то миг я уловил равномерный шорох.

Потом я разглядел, что это было: ветер носил по земле сотни зеленых бумажек и время от времени какую-нибудь из них задувало на обнажённый труп, чтобы придать тому благопристойность. Это было то жалованье, выплату которого Кастер задержал и которое распорядился выдать только на следующий день после того как выступили из форта Линкольн. Индейцы находили деньги, когда грабили трупы, и выбрасывали прочь, как и другие бумажки, которые им попадались: любовные письма, приказы и тому подобное – и все это ветер разносил по местности, придавая ей сходство с заброшенным местом пикника там, где ни один из трупов не был изувечен, и тела погибших можно было принять за просто спящих, если б из них не торчали стрелы.

У лейтенанта Кука сняли скальп не только на голове, но и срезали кожу с одной щеки, где росли котлето-образные бакенбарды. Келлогг, парень из газеты, лежал на том самом месте, где я видел, как он упал, полностью одетый, непокалеченный.

Старая Шкура Типи сказал:

– Отведи меня к бывшему Длинноволосому.

Нелегко опознать голого мертвеца. У трупа индивидуальное стирается и становится каким-то неотчетливым; они все какие-то похожие, как люди в турецких банях, только при этом ещё и неподвижные.

Но в конце концов я всё же увидел Кастера; руки его по-прежнему были разбросаны в стороны, как у распятия, совсем в той самой позе, как когда он упал; он лежал на останках двух кавалеристов, наверно, его на них скинули, когда раздевали. На груди слева у него виднелась крошечная дырочка, а ещё одна была на виске с той же стороны. Из первой раньше проступило очень много крови, а из второй вообще ни капли. Думаю, что эту вторую он получил после, когда все пали и индейцы объезжали поле сражения, стреляя в каждого, чтобы добить наверняка.

С него не сняли скальп и тело не увечили. Меня удивило выражение его лица. Клянусь, на нем все ещё была смутная улыбка, как всегда ироничная и самонадеянная.

– Вот он,- сказал я Старой Шкуре, взял его за руку и подвёл к телу. Подойдя к Кастеру, вождь наклонился и быстро ощупал его голову. Что-нибудь злобное, мерзкое я бы ему сделать не позволил, но я знал, что он не собирается этого делать; он просто рассматривал покойного генерала так, как это делают слепые. Потом он выпрямился и говорит:

– Это тот самый человек, который был предводителем солдат на Уошито?

– Да.

– И на Песчаной речке перед этим?

– Нет, там был другой,

– А-а-а,- он кивнул древней головой в большом военном головном уборе, и перья убора наклонились все как одно подобно тому как в небе стая приц одновременно изменяет направление полета. Зрелище было очень красивым, и я о нем упомянул лишь ради контраста со всем остальным в этом мрачном месте. Здесь, на всем этом поле, не было кроме нас и мух больше ни одной живой души. Все индейцы ещё вчера унесли своих мёртвых и больше не возвращались сюда.

– Правильно,- говорит Старая Шкура Типи.

Концом лука он слегка дотрагивается до обнажённого белого плеча Кастера, нанося ему символический удар, и что-то говорит, обращаясь к останкам, и слова эти я не могу передать лучшим образом, чем так:

– Ты – плохой человек и мы отомстим тебе.

И всё… И мы направились назад, в стойбище, только я всё ещё находился под впечатлением от этой трагедии и этого триумфа. Кастер должен был умереть, чтобы склонить меня на свою сторону, и в конце концов ему это удалось: не могу отрицать, что это действительно выглядело благородно – стать самому себе памятником.

И я поделился со Старой Шкурой Типи мыслью, которая пришла многим другим белым после того как мир узнал о Последнем Бое Кастера – только мне она пришла в голову раньше, ведь я был первым американцем, кто видел его лежащего мёртвым, точнее также как был последним, кто видел его живым – романтическая мысль, вполне в духе героического представления генерала о себе, которое он сумел навязать даже такому скептику, как я.