Джеймс Шульц - Моя жизнь среди индейцев

— Ладно, — возразил я, — раз уж тебе непременно хочется смеяться, то смейся, но прикрывай рот рукой, иначе ты распугаешь всех животных на горе.

Мы продолжали взбираться на гору и немного спустя приблизились к вершине. Глядя на нее из-за сосен, я увидел группу горных баранов — не меньше двадцати, все самки и детеныши и только один двухлетний самец. Я тщательно в него прицелился — он стоял очень близко боком ко мне — и так как рядом оказался сук, то я опер на него ружье. Я прицелился очень хорошо, прямо в сердце, и выстрелил. Не знаю, куда полетела пуля, но в барана она не попала, так как мы не нашли шерсти или крови ни там, где он стоял, ни дальше по следу. После выстрела дым повис передо мной облачком, а когда оно рассеялось, я увидел, как животные скрылись в лесу ниже по склону. Я очень удивился, что даже не попал в барана, хотя целился долго и тщательно.

— Должно быть, ты его ранил, — сказала жена, — пойдем. Вероятно, мы найдем его мертвым, где-нибудь далеко.

Мы пошли по следу, вниз в лес. Идти по следу было легко, так как копыта этого барана оставляли отпечатки, расставленные шире, чем у остальных. Но мы не видели никаких признаков того, что он ранен. Я и жена снова взобрались на вершину и сели на краю голых скал, под низкой сосной. Я думал, что, может быть, подойдут еще горные бараны, если мы подождем здесь немного. Но они не появлялись, хотя мы просидели в ожидании далеко за полдень. Мы уже собирались уходить, когда появился крупный скунс. Он пробирался между камней, принюхивался, втягивая носом воздух, иногда взбирался на большой камень, чтобы осмотреться. Скунс был очень красив, шерсть его блестела на солнце. Вскоре он приблизился, и, когда снова взобрался на камень, я застрелил его. Он свалился с камня и почти не дергался. Я велел жене осторожно снять с него шкуру. Я знал, что шкура тебе понадобится, чтобы присоединить ее к тем, которые ты добыл прошлой зимой. Жена сказала, что выделает ее так, чтобы шкура вышла очень мягкой, и мы ее тебе подарим. Вот тут-то и начались неприятности. Нож соскользнул, и жена порезала себе руку, не успев снять шкуру и наполовину; пришлось мне заканчивать работу. Потом мы отправились домой. Когда мы дошли до наших лошадей, я привязал шкуру сзади к седлу и сел верхом. Лошадь стояла носом против ветра, но когда я повернул ее, она впервые почуяла запах скунса и так испугалась, что взбесилась. Она захрапела и сделала большой скачок вниз по склону; когда она коснулась земли, то я от толчка упал спиной прямо на кучу камней. Я думал, что сломался пополам. Лошадь продолжала нестись скачками, брыкаясь и всхрапывая, налетела прямо на кучу больших камней, попала передней ногой между них и сломала ее. Как только я отдышался и смог ходить, и жена отыскала мое ружье, я вынужден был спуститься и пристрелить лошадь. Домой мы вернулись поздно, потому что ехали вдвоем на другой лошади, на которую пришлось еще навьючить мое седло и прочие вещи. Одно мы теперь знали: убить какое-нибудь животное на цветных скалах значило навлечь на себя несчастье. Возможно, если бы я еще убил и самок горных баранов, то действительно сломал бы себе спину, когда лошадь меня сбросила.

Только через несколько дней я оправился от ушибов, полученных при падении. Жена моя не могла выделать шкуру скунса из-за пореза на руке и поручила это одной вдове. На следующий день старуха принесла шкуру обратно.

— Возьмите ее, — сказала она, — мне всю ночь было нехорошо; мне приснилось, что прибежал скунс и пытается укусить меня. У этой шкуры дурная сила. Я ее не буду дубить.

Ты знаешь старую Женщину Бобра? Да? Так вот, мы отдали шкуру ей. Она сказала, что не боится скунсов, что ее магия сильнее скунсовой, забрала шкуру к себе в палатку и взялась за работу: счистила мясо, намазала шкуру печенью и мозгами, скатала и отложила на два-три дня. Когда шкура как следует пропиталась смесью, Женщина Бобр очистила ее и стала сушить, перекинув через шнур из сухожилий, и тут Женщина Бобр внезапно на короткое время упала мертвой note 42. Когда старуха вернулась к жизни, рот ее был перекошен на одну сторону, и она едва могла говорить. В таком состоянии Женщина Бобр пробыла почти четыре ночи. Разумеется, шкура вернулась к нам. Порез на руке у жены зажил, она принялась за работу и окончила дубление без всяких приключений.

Позавчера мы отправились сюда. Жена уложила шкуру с другими вещами на лошадь, которая несла шкуры покрова палатки. Вечером, когда мы располагались лагерем на ночь, оказалось, что шкура исчезла. Все остальное, что жена уложила в этот вьюк, оказалось на месте, пропала только шкура. Пока мы рассуждали, как это могло случиться, подъехал какой-то молодой человек и швырнул нам шкуру.