Джеймс Шульц - Моя жизнь среди индейцев

Все лето время от времени к нам приходили пикуни и рассказывали душераздирающие истории о том, что творится в резервации, на территории агентства. Недельного рациона, говорили они, хватает на один день. Никакой дичи нет. Агент не дает ничего. Пикуни, жившие около нас и вдоль реки, с трудом добывали охотой оленей и антилоп, чтобы хоть как-то прожить, но оставшиеся в резервации страдали от недоедания. Там жили те, кто не мог уйти. У них не было лошадей; лошади или подыхали от кожной болезни, распространившейся по табунам, или их пришлось продать торговцам, чтобы купить провизию.

В октябре Нэтаки и я поехали в агентство, чтобы посмотреть, как обстоит дело, В сумерки мы приехали в главный лагерь, расположенный у забора управления агентства, ниже по реке. На ночь остановились у старого вождя — Палаточного Шеста.

— Оставь наши продовольственные сумки на седлах, — сказал я Нэтаки, — посмотрим, что они едят. Старик и жена приняли нас сердечно.

— Живо, — приказал он женщинам, — приготовьте еду для наших друзей. Они, должно быть, проголодались за время долгой поездки.

Палаточный Шест говорил так, как будто в палатке было полно провизии. Он радостно улыбался и потирал руки, разговаривая с нами. Но жены его не улыбались и не торопились. Они вынули из кожаной сумки три маленьких картофелины и поставили их вариться; из другой сумки они вынули двух форелей по четверть фунта весом и сварили их тоже. Немного спустя, они поставили еду перед нами.

— Это все, что у нас есть, — сказала одна из жен дрогнувшим голосом, смахивая слезы, — все, что у нас есть. Мы очень бедны.

При этих словах Палаточный Шест уже не мог сдержаться.

— Правда, — заговорил он, запинаясь, — у нас ничего нет. Бизонов больше нет. Великий отец посылает нам мало пищи — ее хватает на один день. Мы очень голодны. Конечно, бывает рыба, запрещенная богами, нечистая. Приходится все-таки есть ее, но она не дает силы. Несомненно, нас ждет наказание за то, что мы едим ее. Видимо, боги покинули нас.

Нэтаки вышла и принесла наши продовольственные сумки; она передала женщинам три или четыре банки бобов, мясные консервы с маисом, сахар, кофе и муку. Как просветлели их лица! Как они болтали и смеялись, приготовляя хороший обед, и потом, когда ели! Нам доставляло удовольствие смотреть на них.

На другой день мы съездили в несколько лагерей. Положение всюду было такое же. Не то, чтобы это был настоящий голод, но что-то очень близкое к нему. Настолько близкое, что у самых крепких мужчин и женщин заметны были признаки недоедания. Люди просили у меня помощи, и я раздал то, что привез с собой. Но, конечно, все это было каплей в море по сравнению с их нуждами. В одном из лагерей уже долгое время жила мать Нэтаки, ухаживавшая за больным родственником; незадолго до нашего приезда он умер. Мы забрали ее из этого голодного края и отправились обратно в форт.

Поговорив с Ягодой, я решил написать подробный отчет обо всем, что видел в резервации, и послал эту статью для опубликования в одну нью-йоркскую газету. note 57Я хотел, чтобы американцы знали, как обращаются с их беспомощными подопечными. Я знал, что найдутся добрые люди, которые займутся этим делом и позаботятся о том, чтобы индейцам послали продовольствие, сохранили бы им жизнь. Мою статью не напечатали. Я подписывался на эту газету и несколько месяцев после отправки рукописи заказным письмом просматривал регулярно печатные столбцы. Увы! Я не знал, как сильно политика влияет на замещение даже такого невысокого поста, как место агента по делам индейцев. Я отослал свою статью газете, которая была главной опорой правительства. Конечно, она не захотела ее печатать, и я махнул рукой на эту затею. И Ягода, и я советовали индейцам убить своего агента — может быть, это заставит общество обратить внимание на их нужды. Но они боялись; они помнили об избиении, устроенном Бэкером. Теперь я знаю, куда мне нужно было отправить эту статью. Оттуда ее бы распространили по всей стране; но я был молод, легко терялся при неудаче, а положение в лагерях все ухудшалось и ухудшалось. В ту зиму от настоящего голода умерло не так много индейцев.

Наступило лето. Агент выдал индейцам для посадки немного картофеля. Кое-кто действительно посадил его, но другие так изголодались, что съели выданное им. Ранней весной индейцы сдирали лубяной слой с сосен и тополей и выкапывали «pomme blanche» note 58, клубни, напоминающие турнепс, и это ели. Затем наступил сезон рыбной ловли; индейцы начали ловить форель. Кое-как прожили лето, и снова настала зима, голодная зима, зима смерти, как ее потом назвали. Все события после этой зимы датировались, считая от нее. В своем ежегодном летнем отчете агент пространно писал о языческих обрядах племени, но мало говорил о его нуждах. Он писал о сотнях акров, засаженных картофелем и турнепсом, — индейцы посадили всего, может быть, пять акров. Он даже не намекнул на приближающееся бедствие. В течение ряда лет в своих годичных отчетах он отмечал постоянный рост ресурсов племени: по-видимому, теперь он не собирался взять свои слова обратно и показать, что он лгал. Только благодаря его напряженным усилиям черноногие поднялись на нынешнюю ступень цивилизации, «но их приверженность к языческим обрядам чрезвычайно прискорбна».