Владимир Рыбин - Иду на перехват

Село это большое и древнее. Говорят, что существует оно чуть ли не со времен киевских князей. Во все века селились тут вольнолюбивые русские да украинские мужики, предпочитавшие комариное царство придунайских болотин панским да боярским милостям. Приходили сюда и греки, и болгары, и молдаване. Из смешения кровей складывалась порода крепких добродушных мужиков и чернокосых красавиц, умевших глядеть на парней, не опуская глаз.

Когда Протасов впервые приехал сюда на Дунай, он не знал об этой особенности местных женщин. И первая же, уставившаяся ему прямо в глаза, так поразила мичмана, что он три дня ходил сам не свой. Это была Даяна. Потом он много видел здесь пристальных женских глаз. Но в нем уже не было места для других.

Теперь Даяна каждый раз ждет его у причала.

– Чего тебе не спится? – говорит мичман, спрыгивая с мостков на землю.

Девушка пожимает плечами.

Он ласково отстраняет ее и идет на заставу. По пути решает забежать домой, побриться. Живет мичман на окраине села в небольшой хатенке старого рыбака деда Ивана. Дед Иван одинок. Единственный сын его утонул в плавнях. Жена после того захирела, да так и не оправилась, померла за год до освобождения Бессарабии.

Старик привязался к мичману, как к сыну. Каждый раз он шумно радуется его приходу и лезет в погребок за своим ароматным розовым вином. И непременно достает газету, донимает мичмана вопросами.

На этот раз старик встречает его у калитки. Молча идет за ним в дом, спрашивает шепотом:

– Колупнули-таки?

– А ты откуда знаешь?

– Аист летал, он и видал.

– Стало быть, все знают? Что ж ты шепотом говоришь?

– Так ведь военная тайна, – искренне удивляется дед. И, смутившись под насмешливым взглядом мичмана, лезет в карман за газетой.

– Что на свете делается! – вздыхает он. – Пять пароходов потопили за день. Один германский пароход так сильно взорвался, что осколком подбило английский самолет, который его бомбил. Не читал?

Мичман молчит, царапает щеку опасной бритвой.

– Пишут, будто в Финляндии дело плохо: голодает народ. А наши соседи чего-то полошатся. Вас, должно, боятся.

– Чего нас бояться?

– Вон вы какие, с пулеметами.

– Мы не кусаемся.

– Да уж палец в рот не клади.

– Да уж лучше не надо.

– А может, не зря говорят, что соседи будут отвоевывать Бессарабию?

– Может, и не зря.

– Что ты все повторяешь? Поговорить как следует не можешь? – сердится дед.

– Ну давай поговорим.

– Ну и поговорим давай. Как человек с человеком. Будет война-то ай нет?

– А я почем знаю!

– Знаешь небось…

Старик еще шуршит газетой, останавливается на чем-то, шевелит губами.

– Еще про беременных пишут.

– В какой стране?

– Да про нас же. «Вторая профессия врача Фукса» называется. Аборты врач делал. Во гляди, что пишут: «Дело об ответственности женщин, сделавших аборты… будет судом рассмотрено отдельно». А куда им деваться, если уж попались?

– Рожать.

– Много ты понимаешь. А ежели у нее и без того семеро по лавкам? Или ежели ее какой молодец вроде тебя соблазнил. Куда ей с дитем-то?

– Это почему же «вроде меня»?

– Ну, ежели, к примеру, твоя Даянка забеременеет, – гнет свое дед.

– Это как забеременеет?

– Обыкновенно. Не знаешь как?

– Ты, дед, говори, да не заговаривайся! – взвивается мичман. – От кого это она забеременеет?

– Да от тебя же, бугая. А ты возьмешь да и бросишь ее, с брюхом-то.

– Почему это брошу?

– Хочешь разве, чтоб у Даянки твое дите было?

– А чего?…

– Ну, я ей так и скажу.

Мичман от неожиданности роняет помазок на колени.

– А то девка совсем извелась, – продолжает дед простовато. Хотя глаза его светятся от удовольствия, что завел-таки мичмана.

Оба замолкают. Протасов протирает лицо жгучим тройным одеколоном, косится на запотевший графин, полный красного дедова вина.

– Из погреба?

– А отколь же?

Прежде, у себя на Волге, он любое вино считал выпивкой. И, приехав сюда, очень удивлялся вначале вину, которым местные жители просто утоляют жажду. Скоро он и сам убедился: во влажном мареве дунайских проток водой не напьешься, только изойдешь потом. Ему почти не приходилось пользоваться этим «лекарством от жары» – на катере это запрещено, а на берегу не хватает времени даже для сна. Граница последние недели напоминает человека, затаившего дыхание в засаде.

Протасов потягивается, борясь с дремотной ломотой во всем теле, надевает фуражку. И, чтобы на прощание доставить деду удовольствие, спрашивает: