Ирина Булгакова - Предатель

Седой Океан, пробитый стрелами солнечных лучей, терял краски. Дикарь попробовал сжать руку в кулак и с отчаянием понял, что конечности его не слушаются. Звуки доносились до него издалека – искаженные, растянутые во времени. Плеск волн отдалился, и ветер внезапно стих…

Наверное, его все-таки угораздило отключиться. Дикарь ударился головой о борт и только тогда открыл глаза. Прямо на него черноглазо уставился пистолетный ствол.

– Поиграли, и будет, – твердо сказал капитан. – Скидывай портки. И не дури. С такого расстояния не промахнусь. Посмотрим тогда, проживешь ли ты с дыркой в башке.

Превозмогая чудовищную боль, сковавшую тело, Дикарь поднялся, не отрывая глаз от капитана.

– Много болтаешь, – выдавил дайвер из себя. – Сразу стрелять. Надо было. Пока возможность. Была.

– Много ты понимаешь в моих возможностях, – скривился седовласый мужчина. – В крайнем случае, снимем костюмчик и со жмурика. Если артачиться будешь. А так… Сделаю, как договорились. Вон – твой остров на горизонте маячит. Ближе не подойду. Здешний народец уж больно неприветлив. Мне – костюм. Тебе… Жизнь.

Он не договорил. Дайвер воспользовался тем, что капитан отвлекся. Хозяин положения, тот стоял на палубе, широко расставив ноги, водя стволом из стороны в сторону. Медленно, как будто хотел разглядеть остров, Дикарь перегнулся через борт. Когда капитан опомнился, стало поздно. Боясь повредить костюм, он выстрелил, рассчитывая попасть в голову. Но промазал – пули просвистели у беглеца над головой.

Дикарь упал в воду, уже не чувствуя боль от удара о поверхность.

Поднялся и опал столб брызг. Пенные разводы с шипением растаяли, обнажив гладкое тело волны, на котором расходились круги от дождя.

«Европа в Средние века отличалась жестокостью нравов. За мошенничество и обман человека приговаривали к наказанию слепотой, которое и приводили в исполнение на редкость изощренно: раскаленным добела железным прутом водили у преступника перед глазами до тех пор, пока они не сварятся».

У нее непременно бы все получилось! Если бы не…

Если бы не что? Если бы ей не пришлось возвращаться за талисманом – единственной вещью, оставшейся от Чегевары?

Не все так просто. В конце концов, плевать на медальон – жизнь дороже. Но именно забота о собственном выживании и заставила девушку вернуться!

Веревка нестерпимо резала запястья. Кисти связанных за спиной рук давно потеряли чувствительность. Поначалу кляп, щедро пропитанный слюной, можно было терпеть, но потом во рту пересохло и тряпка, вбитая в горло, норовила проникнуть еще глубже. Девушка с трудом сдерживала приступы тошноты. Если ей станет плохо – все закончится смертью от удушья. Рвотные массы перекроют ей дыхание. Предсмертных хрипов, доносящихся отсюда, из подвала, не услышит никто.

И тогда через пару часов Мирон найдет ее холодный грязный труп.

Последняя мысль несколько успокоила Киру. Мстительно переведя дух, она заставила тошноту ненадолго отступить. Сидеть на земляном полу, наспех устланном соломой, было также неудобно, как и лежать. Спину холодила стена, а боль в перетянутых запястьях, которые брат Мирона – Тимур – связал со знанием дела, отдавалась при каждом движении.

Но более всего – более темноты, духоты и боли бесил кляп. Какой в нем прок? Кто услышит ее вопли из подземелья, даже случись ей вытолкнуть тряпку? Кто поспешит ей на помощь?

Никто. Теперь во всем мире не отыщется человека, желающего ее спасти.

Горло у Киры сжал болезненный спазм: впереди ее ждала непрерывная цепь издевательств, которые будут становиться изощренней день ото дня. Мирон – мастер на подобные штуки и границ его фантазия не признает.

Сказать себе, невинно хлопая глазами, что не догадывалась, чем в конечном итоге все обернется? Вранье. Подозревала. Еще тогда, два года назад, когда ее четырнадцатилетней девчонкой, вздрагивающей от каждого шороха, привезли на лодке на богом забытый остров.

Подумать только! Она так радовалась, что отныне одиночество, подступающее комом к горлу, стоило только вспомнить Чегевару, ей не грозит. Кругом люди – разные и не всегда доброжелательные, но это люди, а не твари всех мастей!

И радовалась девушка ровно до того момента, пока Мирон – местный царек – не стал подбивать к ней клинья. Глупо утверждать, что она не знала об отношениях между мужчиной и женщиной. Знала. Но Чегевара (светлая ему память) всегда говорил о взаимности.