Ян Мак-Гвайр: Последний кит. В северных водах

– Понимаешь, это я всех имею, – негромко говорит он. – А меня еще не имел никто и никогда.

– Знаю, – отзывается мальчик. – Я все понимаю.

Противоположная сторона улицы прячется в глубокой тени, в которой смутно виднеются десятифутовые деревянные ворота с облезлой зеленой краской, кирпичная стена и узкий проулок, засыпанный бутовым камнем и битым кирпичом. Света здесь нет, и единственными звуками, нарушающими тишину, остаются скрип каменной крошки под подошвами сапог Дракса и прерывистое, хриплое туберкулезное дыхание мальчишки. Луна похожа на желтую пилюлю, застрявшую в глотке неба. Через минуту они оказываются в просторном дворе, захламленном сломанными бочками и ржавыми железными обручами.

– Надо пройти через него, – говорит мальчик. – Это недалеко.

На лице его написано нетерпеливое ожидание. Если раньше у Дракса могли быть какие-то сомнения, то теперь они окончательно развеиваются.

– Иди ко мне, – говорит он мальчику.

Тот хмурится и жестом показывает, что им надо идти дальше. Дракс на мгновение задумывается о том, сколько же сообщников мальчишки поджидают его во дворе шлюпочной мастерской и чем они вооружены. Он спрашивает себя, неужели он действительно выглядит как беспомощный лох, которого могут безнаказанно ограбить сущие дети? Неужели именно такое впечатление он производит на притихший в ожидании мир?

– Иди ко мне, – повторяет он.

Мальчишка пожимает плечами и делает шаг вперед.

– Мы займемся этим прямо здесь, – говорит ему Дракс. – Прямо здесь и сейчас. Я не могу ждать.

Мальчик останавливается и качает головой.

– Нет, – возражает он, – лучше в шлюпочной мастерской.

Сумрак обширного двора идет ему, думает Дракс, придавая его смазливому облику черты мрачной и зловещей красоты. Сейчас мальчишка похож на языческого идола, на тотем, вырезанный из слоновой кости, на призрачный идеал, а не на живое существо.

– Интересно, ты и впрямь держишь меня за лоха? – спрашивает Дракс.

Мальчик на мгновение хмурится, а потом одаряет его кокетливой широкой улыбкой. Ничего нового, думает Дракс, все это уже случалось раньше, и случится еще не раз в другое время и в другом месте. Тело обладает утомительными и нудными привычками: его нужно кормить, мыть и опустошать содержимое кишечника.

Мальчик легонько касается его локтя и вновь кивает в ту сторону, куда им, по его разумению, надо идти. В шлюпочную мастерскую. В западню. Дракс слышит, как у них над головой пронзительно кричит чайка, подмечает тяжелый запах минеральной смолы и масляной краски, перевернутый звездный ковш Большой Медведицы. Схватив мальчишку за волосы, он наносит ему несколько ударов – два, три, четыре раза подряд, быстро и жестоко, без колебаний и сожалений – пока костяшки его пальцев не становятся темными и теплыми от крови и пока мальчик не обмякает в его руках, потеряв сознание. Он совсем худенький и костлявый и весит не больше терьера. Дракс поворачивает его к себе спиной и сдергивает штаны. Акт не приносит ему ни удовольствия, ни облегчения, отчего он лишь свирепеет еще сильнее. Обманным путем его лишили чего-то живого и безымянного, но оттого не менее реального.

Тяжелые свинцовые тучи закрывают дурацкую луну. Откуда-то доносится грохот тележных колес с железным ободом и безумное мяуканье ошалевшей от течки кошки. Дракс быстро проделывает необходимые манипуляции: одно движение следует за другим, точные и бесстрастные, словно у машины, но не механические. Он впивается в окружающий мир зубами, словно собака в кость, – ничто не остается непонятным и недосказанным, как ничто не мешает ему утолить свою грубую и сумрачную жажду. Негритенок перестал быть тем, кем был совсем еще недавно. Он куда-то исчез, растворился, и на его месте возникло нечто совсем иное. Двор превратился в средоточие злой и черной магии и кровавых превращений, а Генри Дракс ощущает себя страшным и нечестивым колдуном-созидателем.

После того как он тридцать лет расхаживает по квартердеку [7], Браунли полагает себя знатоком человеческой природы, но этот новенький тип Самнер, этот доктор Пэдди [8], прибывший к нему прямиком из мятежного Пенджаба [9], и впрямь крепкий орешек. Невысокий, с мелкими чертами узкого лица и написанным на нем раздражающе вопросительным выражением, он сильно прихрамывает и разговаривает на каком-то варварском диалекте английского; тем не менее, невзирая на свои столь многочисленные и явные недостатки, Браунли не покидает стойкое убеждение, что он ему подойдет. Есть нечто такое в неуклюжести и равнодушии молодого человека, его умственных способностях и подчеркнутом стремлении не выглядеть угодливым, что представляется Браунли странно притягательным, быть может, еще и потому, что повадками он напоминает ему себя самого в годы беззаботной молодости.