Владислав Март - День ВМФ

К вечеру наш студенческий отряд оказался в безымянном посёлке за бетонным забором поверх которого была беспорядочно густо намотана колючая проволока. Я уже знал, что она не для тех, кто хочет проникнуть внутрь. Она для тех, кто хочет выйти наружу. Военная часть представляла собой пионерлагерьподобное место. Двухэтажные корпуса видавшие виды, дорожки с кирпичом-бордюром, памятный гипсовый знак. Множество неухоженных клумб и деревьев. Первая же сцена, увиденная нашим строем, шедшим парами, напомнила о дне отъезда. Посредине газона был пень, а на пне стоял небольшой табурет. На этом троне сидел матрос в тельняшке. Вокруг него стоял и ходил другой худой матрос с механической древней машинкой для стрижки волос, точно как в фильмах про войну. Парикмахер аккуратно стриг сидящего под ноль. Сидящий очень внимательно смотрел на наш полустрой-полутолпу, особенно всматриваясь конкретно в Аркадия, Стаса и меня. Он даже что-то сказал за спину стоящим поодаль матросам, что-то со словом «команда». Я захотел спросить Врангеля, что за шоу мы наблюдаем, но меня опередили ребята в первой паре.

– Это старослужащий, – отвечал Врангель, – думает, что вы новенькие на подготовку. Лысыми обычно ходят или те, кто только с военкомата или те, кто уже ждёт дорогу домой. У старослужащих – особый статус. Вот стригут такого. Типа это престижно.

– Не по лысине судят о человеке, – встрял Стас.

– А вы, молодцы хорошие, вот и думайте, как на вас смотрят, как на щеглов-новеньких или как на старослужащих, – ухмыльнулся подполковник, – вот узнаете.

Мне стало как-то не по себе со своей лысиной, а Аркадий напротив весь распрямился и будто стал выше ростом.

– Ты иди ещё с ним подружись, – сказал я, – узнаешь может ещё какой мужской обычай.

Мы прошагали мимо, физически ощущая, как парень на пне терпит откусывание волос механической ручной машинкой. Хруст волос или хруст ножей был похож на звук ломающихся костей. Тот эмоций не показывал и следил за нашими тремя головами-шарами.

Всё вокруг в этой части-лагере было неуютным. Кормёжка в столовой по команде «сесть-есть-встать», запрет на выход из корпуса, туалет, открывающийся только на пятнадцать минут каждые два часа, общий на этаже, просиженные до пола двухъярусные кровати с растянутыми пружинными сетками. Всё было пародией то ли на зону, то ли на республику ШКИД. Врангель не скрывал, что это полное непотребство, но всем поведением сообщал нам, что скоро всё изменится. Нам предстояло дать присягу или скажем точнее участвовать в специальном представлении, которое будут разыгрывать ради нас здесь под названием «присяга». Для этих целей на всех выделили один автомат Калашникова и красную папку с листом текста присяги наклеенным чтобы мы его не роняли. Репетиция вечером показала, что никто из студентов не может не облажаться. Мы не могли строевым шагом выйти из шеренги не оступившись, подойти под прямым углом к столу, не ударив по нему ногой, взять папку не уронив, держать автомат, не перепутав как за него браться. Иные путались в ремне автомата, начинали читать не с первого абзаца, становились лицом не к строю, а к подполковнику. Присутствовавший местный офицер матерился и хватался за сердце, но Врангель осаждал его и что-то говорил по то, что мол студенты-медики. В итоге текст сократили до нескольких предложений, ремень на автомате подтянули, местных попросили уйти, а нам приготовиться утром всё это повторить на фотоаппарат «на память». Такого позора, как эта репетиция я ещё не видел. Люди с почти высшим образованием не могли выполнить элементарных действий. Было стыдно за себя и всех. Лично я всего лишь спотыкнулся на выходе из строя. Не упал и не уронил автомат. Но было всё равно очевидно, что я не готов к такой практике.

Поздно вечером кто-то из наших посеял панику. Вся комната из сорока студентов и не менее восьмидесяти двухэтажных кроватей пришла в движение. Решили отчего-то что а. нас ночью придут бить и б. надо найти утюг и погладить обноски к присяге. По пункту а. мы закрыли дверь в коридор, переместили кровати чтобы получался узкий проход и выставили пару часовых, которых нужно было сменять несколько раз за ночь. Как хилый я не попал в число счастливчиков. По пункту б. из «ленинской» комнаты принесли один на всех утюг и стали в огромную очередь на поглажку роб и гюйсов. Большинство студентов делали это впервые отчего масса времени уходила на обучение следующего, порчу утюга и вещей, а также замечания вроде «не так, смотри как надо». Стас решил ничего не гладить и лёг спать, как так ему было дежурить в три ночи. Аркадий погладился первым и пошёл ковырять телевизор в углу комнаты. Я занял очередь примерно тридцатым и очень хотел не дождаться её или чтобы сгорел утюг. Каждый шорох в коридоре трактовался как вот-вот начнётся, каждая потеря нагрева утюга давала надежду, что цирк закончится. Спас меня от этой суеты Аркадий, который реанимировал старый «Рубин» и мы тихонько сели смотреть чемпионат мира по футболу во Франции. Так я и уснул на ближайшей пружинной сетке. Проснулся ещё более мятым, не избитым, но выглядел ничуть не хуже всю ночь дежуривших или гладивших воротники. Из печалей осталось только то, что в туалет я попасть не успел, он закрылся по расписанию на замок. Всё время «присяги» мы болтали в строю про то, как лучше фотографироваться с автоматом и про вчерашний матч. Из ошибок, увековеченных теперь на фото, я всего лишь неправильной рукой взялся за цевьё. Это не ускользнуло ни от местного офицера, ни от друзей, однако было лучше, чем наступить на свои же шнурки или не смочь открыть красную папку с текстом. Появилось веселье и первые общие кадры. Врангель прикрывал нас от избыточного мата местных начальников и собрав в кучу похвалил, отметив всё же: «Михайлов, ты хоть, когда с кровати встаёшь, на член себе не наступаешь?». Отряд грузился в автобус, затем в электричку до Балтийска и почти всю дорогу мы могли видеть море. Мечтали искупаться сегодня же вечером и оставить метод ночных дежурств у общей комнаты на всю практику, быть вместе, быть командой.