Владимир Гораль: Приключения моряка Паганеля

Поговаривали, что это военный трофей и былая гордость технарей третьего рейха – созданный в конце войны сонар для обнаружения вражеских субмарин. Рыба об этом догадывалась и, не слишком отражаясь на экране донника, ехидно улыбалась.

В дневную вахту, в урочное время проходило на всех бортах радиосовещание капитанов. Главной темой, конечно, было безрыбье. Среди прочего, как-бы невзначай, отметили, что в последние две недели пропали из виду норвежские морские пограничники. Обычно один или два сторожевика постоянно патрулировали побережье Медвежьего. Для Владлена вся эта левая информация была – как евангелие от лукавого. Трижды искушаем был опытный, но азартный рыбак и, наконец, покусился.

В ночь с воскресенья на понедельник, серым, туманным майским полярным днем, наш рыжий от ржавчины флибустьер вошел в Норвежское море. Своим крейсерским ходом в 8.5 узлов он за полчаса углубился почти в середину территориальной 12-мильной зоны Норвегии и нагло поставил трал. Через два часа мы начали подъем трала на борт, а через двадцать минут в рыбном ящике подпрыгивало порядка четырех тонн отборной пикши, трески и прочей красивой прелести. А еще через десять минут в тумане возник зловещий светло-серый силуэт, и чей-то грубый голос с твердым, раскатистым RRR, по ужасно ГРОМКОЙ связи повелительно произнес по-английски:

– Борт 2113, говорит корабль береговой охраны королевства Норвегия «Сенье». Вы незаконно находитесь в пределах наших территориальных вод. Приказываю лечь в дрейф для приема досмотровой группы. В случае неповиновения буду вынужден открыть предупредительный огонь.

– Ну, здравствуй… мля, Сеня! – хмуро и нарочито спокойно произнес спустившийся на промысловую палубу капитан.

– Уже никто никуда не идет! – мрачно выдал шутку-юмора рыжий Геша, высокий веснушчатый типчик лет двадцати с небольшим.

Геша, Генка Эпельбаум, и был тот самый матрос-прогульщик, взамен которого я попал на этот веселый борт. По смене капитанов он был прощён и лишь понижен из матросов 1-го класса до 2-го. «Все равно, что сволочь старую назначить сволочью молодой», – скалился по этому поводу Геша.

Смысл произнесенной на чужом языке грозной тирады был ясен всем без перевода. Капитан Дураченко, казалось, успокоился совершенно. Убеждённый фаталист решил сдаться на поруки своей трудной судьбе. На высокой ноте заныл со стороны норвежца движок быстроходного катера. Боцман Друзь опустил штормтрап с правого борта, и во внезапно наступившей тишине мы услышали тяжелое, хрипловатое дыхание. Это карабкался к нам по волосатым манильским тросам штормтрапа наш первый варяжский гость… хотя, нет, скорее – хозяин. Не по-нашему долговязый – метра под два, просто верста варяжская. Не по-нашему слишком рыжий – что твой огонь. Даже нашему рыжему Генке было далеко до этого пожара. В довершение полного очарования имел этот свежий кавалер пунцовую, как из сауны, с могучей конской челюстью, физиономию. Ну, чисто конь!

– Внешность благородного животного, выведенного на регулярный пробздец из королевских конюшен, – без особого куража прокомментировал это явление Геша.

– Гуд монинг, мистер. Ай эм из мастер Дураченко, – шагнул к нему навстречу Владлен.

– Монинг, мастер Дураченкоф. Ай эм из майор Бьернсон. Хау ар ю, мастер? – неожиданно приятным баритоном спросил конь.

– Да уж хаваю… хаваю полной ложкой! – безнадёжно махнув рукой, истощился в знании английского языка наш кэп.

От неловкой ситуации его спасло следующее явление. По стальным частям палубы глухо застучали тяжелые ботинки. Из-за правого и левого борта пятнистыми чертями, белогорячечными видениями запрыгали вниз на палубу здоровенные, жуткие гоблины. В чёрных, лоснящихся лапах этих монстров появились вдруг короткие, американские штурмовые винтовки с раструбами пламегасителей. И тут произошло то, что потрясает меня до сих пор. Матросы очередной вахты и вышедшие на подвахту в помощь для обработки улова матросы вахты свободной вдруг примкнули по трое друг к другу, спиной к спине.

Каждый из них занял оборонительную позицию. В руках моряков зловеще сверкнули острейшие шкерочные ножи, а у одного даже здоровенный тесак-головоруб. Лица у наших ребят стали багровыми, страшными. Боцман Устиныч, мужчина пятидесяти шести лет, среагировал так же молниеносно. Он встал третьим к двум матросам, образовав тем самым третью оборонительную тройку. Положенный ему по штату мощный боцманский нож был переделан из охотничьего. По мистическому совпадению он назывался… Медведь. Позднее остроумец Геша заявил, что всю заварушку затеяли только ради того, чтобы у боцмана появилась возможность вынуть и показать норвежцам своего Медведя. Тогда же, в момент абордажа нашего рыбака вооруженной до зубов лихой толпой викингов, никому смешно не было. К слову сказать, что из бывших в момент высадки норвежского десанта на палубе матросов, двое в «ЭПОХАЛЬНОЙ ОБОРОНЕ ЖУКОВСКА», – по выражению того же Геши, – участия не принимали. Ну, во-первых, это ваш покорный слуга и Геша. Да, я и Генка Эпельбаум – мы стояли столбом. Это меня или Генку заменил в одной из матросских троек доблестный боцман Друзь. Самой остроумной позднее признали Генкину тираду о том, что группироваться по трое – старинная русская забава. Сам Гена Эпельбаум, Генрих Оскарович, был из поволжских немцев, переселённых во время войны в казахские степи. Товарищи шутку оценили по достоинству, и Гена, наконец, получил в лоб. Сами ребята отнеслись к своему, как мне тогда виделось, да и сейчас я не изменил своего мнения – доблестному трюку, как к вещи вполне естественной. Они уже лет пять держались вместе, одним матросским экипажем. Ходили только на малых промысловиках, траулерах и сейнерах. За кордон не рвались, поскольку полугодовые рейсы их не прельщали. На малышах же рейсы – месяц-полтора. Зарабатывали они отменно, всегда работали с удивительной сноровкой. Годы, проведенные в северных морях, – а это вечная болтанка или просто крепкий шторм, – превратили их, по сути, в сработанную цирковую труппу эквилибристов, ведь они работали в море практически в любую погоду. Не удивительно, что в минуты опасности действовали они с такой же быстротой и четкостью, что и в своей непростой работе. На мои душевные терзания по поводу собственного малодушия в роковую минуту мне было сказано, что это все равно, что зрителю в цирке терзаться невозможностью повторить трюки воздушного акробата. И если кто сдрейфил, так это Геша, поскольку он – один из них. Со мной же все в порядке, поскольку после всего, что мне выпало в первом рейсе, кто-нибудь другой бежал бы, причитая, от порта и кораблей в даль светлую, а потом только при одном виде и запахе рыбы поспешал бы блевать в теплый мамин туалет.