– Ляг, поспи, и всё пройдёт.
Не в силах спорить с этой жизненной прозой, я удалился на покой в душный матросский кубрик.
Глава 9. Страсти по Титанику
Вне нашего «Медвежьего крыла» – нерушимого тысячелетнего убежища, созданного самой природой – бушевала «Кашуту» – Пьяная Эскимоска.
Так наречена была зародившаяся между Гренландией и Аляской, редкая для этого времени года полярная буря. Американские метеорологи в те года ещё не страдали излишней политкорректностью, и названия бурям и ураганам давали самые фривольные. Итак, снаружи буйствовала буря по имени Кашуту – дама пренеприятная во всех отношениях. Горе тому экипажу, чей борт окажется несчастливым. Выйдет ли вдруг посреди урагана из строя вся ходовая часть судна. Откажет ли бывшее много месяцев в непрерывной тяжкой работе рулевое устройство. Или возьмет и взбесится сам корабль, перестав выполнять команды из штурманской рубки. И не будет ни сил, ни времени для поиска причин корабельного безумия. Да и не найти тех причин, поскольку в царстве морских стихий чаще и гораздо сильнее, чем на берегу, действуют эманации мира тонкого, пронизывающего все сущее, но людьми не воспринимаемые. Кто знает, может, довольно было самой малости. Да и малости ли. Кто и как может взвесить степень тоски и отчаяния жены капитана обезумевшего судна. Она одна, она видит мужа несколько раз в году. Дети растут, и она все меньше нужна им. Кто спросит – как ей, замужней, без мужа? Каково ей ложиться в одинокую, но отчего-то всё ещё супружескую постель…
И однажды вечером она пойдет в город. Встретится там с каким-нибудь мужчиной, и пойдет с ним, и проведет с ним вечер, а позже и ночь. Ей будет хорошо или просто не так одиноко и, может, она захочет повторить этот опыт еще и еще раз. Но однажды она отчего-то среди ночи проснется в слезах и поймет, что её любовник чужой, не близкий ей человек. Она же все еще любит мужа, и не знает, как посмотреть ему в глаза, когда он все-таки вернется. И вот уже отчаяние захлестывает её душу штормовой волной. Не ведая, что творит, шлёт она страшной силы проклятье. Проклятье мужу и его кораблю:
– Будь проклят ты, мой любимый. Тот, кто оставил меня здесь одну, на этом постылом берегу! Будь проклят ты и твоя ржавая плавучая домовина! Бездушный кусок железа, покрытый немытыми иллюминаторами гроб! Будь проклят твой чёртов корабль, который тебе дороже меня! Так плывите же вместе туда, откуда не возвращаются!
Суша покрыта несметными скопищами людей, чьи мелкие страсти, властные над ними инстинкты, смутные желания, вязкая повседневная суета уничтожают самую суть человека – светлую его сторону. Поднимается над городами невидимое облако отчаяния и неверия. Поднимается, и чем его больше, тем плотнее оно в холодной выси. И вот уже возвышается над ареалами людских обиталищ та самая небесная твердь, которую чувствовали наши далекие предки. Имеющие духовное зрение видели её, еще тонкую и не сплошную, но обещающую закрыть все небеса исполинскую конструкцию. Полный смысл и предназначение этих куполов непостижим для человека. Лишь некоторые из нас, по счастью или несчастью не утратившие микроны духовного зрения, очень грубо и примитивно, но все же способны увидеть: наша лень, наше безволие, наша ложь и жестокость, наше нежелание каждый Божий День преодолевать эту внутреннюю тьму и есть те самые невидимые, мешающие излиянию на землю Горнего Света нечистые ледяные частицы. Мы сами порождаем то, что закрывает от нас Небо.
А над морем небо чище, даже в шторм и ненастье. Даже если оно закрыто тяжелыми, свинцовыми облаками. Мне кажется, что душам моряков, коль нет на них греха большого, куда как проще оказаться пусть не в Раю, но все же по дороге к Свету. И не во сне…
В эту зябкую, буйную майскую ночь, светлую, по воле уже вступившего в свои права полярного дня, двоим не спалось. Разумеется, не спала и судовая вахта: моторист в машинном отделении, штурман в рубке и вахтенный матрос у переходного трапа. Сходни были круто задраны вверх по направлению от нашей верхней палубы к главной палубе норвежца. На приливе крепёжные тросы этого переходного мостика опасно натянулись и грозили оборваться. Пришло время вахтенному матросу поработать и ослабить крепление, приведя трап в божеский вид. Так что не спали и мы. Я – «юноша бледный со взором горящим» и друг мой – боцман Устиныч.
– Пьяная эскимоска, Кашуту? Вот ведь убогие! Слышали звон!.. Бывал я там, в конце шестидесятых, а эскимосы – родня считай, – как-то странно усмехнулся Друзь. – Между прочим, славный народ – братья наших чукчей. Таких отчаянных друзей-товарищей нет более на свете. Это я в смысле дружбы. Было дело, повстречался бортовик, на котором я боцманил, с айсбергом, – вблизи Готхоба, Нуука по-инуитски. Это у них, у эскимосов-инуитов столица такая на Юго-Западе Гренландии. Основали то ее рыбачки-датчане и порт невеликий построили. Ну да, эскимосы, конечно, настаивают, что у них там поселение уже лет пятьсот как стояло, еще до принцев этих датских. И, мол, большое селение было, иглу в триста, по их понятиям, считай, город. Летом, как потеплеет немного, чуть снег в низинах сойдет, так они вместо избушек ледяных, иглу этих, землянки рыли. Кто из охотников удачливей да науку знает – чумы ставили, как наши чукчи. У вождей да старейшин сараи-дворцы стояли из настоящего корабельного дерева, – того, что море подарило. А бухта там богатая: на лежбищах из гальки тюлени да лахтаки, зайцы морские нежатся. Жирные, что твои купчихи. Глянешь – и до самого горизонта берег шевелиться, клокочет, тявкает. Кипит жизнь!.. А в море рыбы стада, чисто бизоны в прериях. Гуляет рыбка, ходит, боками толкается, туда-сюда, туда-сюда. А нерпа-жирдяйка рыбину ухватит, чавкнет пару раз и как бросит в соседок, да злобно так заверещит: «Что это мне первый сорт суют! Я вам не какая-нибудь фря, а как есть уважаемая дама. С моржами в родстве. Мне на обед высший сорт подавай!» Тогда только весна началась – лед в море почти сошел, а тот, что остался рыбачкам-бортовичкам типа нашего – для промысла не помеха. И все бы ничего, да был у нас тогда штурманец молодой, да на тебя, Паганелька, похожий… тот же тип психический! – В этом месте я вздрогнул и спросил:
Читать дальше