Владимир Гораль - Марш Кригсмарине

– Господин изволит шутить над стариком? – осведомился он севшим от волнения голосом. – Кому в наше время нужны книги, да ещё за такие безумные деньги?

Я отсчитал и передал в дрожащие морщинистые руки большую часть имевшейся у меня наличности. Букинист, покраснев от возбуждения, принялся лихорадочно разгружать повозку и, наконец, извлёк тяжёлый фолиант. Глаза его увлажнились, он нежно погладил тиснёную обложку телячьей кожи и даже поцеловал, словно прощаясь с дорогим другом, профиль Сервантеса.

– Хотелось бы преподнести эту книгу одной юной очаровательной особе как подарок, – пояснил я, принимая, словно младенца на руки, любовно запелёнатый стариком в светлую фланель покупку. – Возможно, вы знаете ту милую девушку, что была возле вашего прилавка сегодня днём. Её зовут Вера.

Бретонец просиял:

– Ну это же всё объясняет – дела сердечные! Настоящему чувству ничто не помеха, ни война, ни глад и мор, ни конец света! Кстати, в Сен-Мало меня все зовут папаша Гвенель. Конечно же, я знаком с Верой, ведь она моя постоянная клиентка. Бедняжка тратит на книги добрую часть своих скудных доходов. Она работает секретарём у местного нотариуса, приходящегося ей дальним родственником. В моего… пардон, теперь – вашего Дон Кихота девушка просто влюблена, так что с подарком вы попали прямо в яблочко. Мсье на правильном пути…

Я поклонился, поблагодарив за добрые слова, и ещё более доверительно продолжил:

– Извините, что сразу не представился. Меня зовут Эдмон. Я коммерсант из Лотарингии. У меня к вам большая просьба. Если вас не затруднит, вручите это моё приобретение адресату и пожалуйста, не говорите Вере, что это мой дар.

Папаша Гвенель торжественно принял фолиант обратно и величаво заявил:

– Мсье Эдмон может положиться на старика Гвенеля. Моё имя переводится с бретонского как «благородный».

Мы были отчаянно счастливы с моей Верой целый месяц, и я благодарен за это судьбе, ведь у большинства людей на нашей печальной планете не наберётся за всю жизнь и одного дня такого чуда. Как-то после дневной любви, положив свою милую головку мне на грудь, моя девушка не спросила, а заявила вполне уверенно:

– Нет, милый, ты вовсе не француз и совсем не Эдмон. Ты и не эльзасец. В тебе видна порода… и порода многовековая. По-моему, ты немец, причём не из простой семьи.

Мне ничего не оставалось, как открыть Вере всю правду. Я и сам стал тяготиться своей легендой и в оправдание привёл лишь довод о том, что француженке, пусть даже бретонке, весьма не просто и даже опасно встречаться с немцем. Слишком велик шанс получить от земляков несмываемое клеймо «бошевской подстилки»…

Вера с печалью, но была вынуждена со мной согласиться:

– Наверное, я плохая патриотка Франции, если позволила себе влюбиться во врага-оккупанта.

Потом я на три месяца ушёл в боевой поход на своём «Чендлере» и когда вернулся, то узнал, что меньше, чем через пять месяцев стану отцом.

«Моя любимая должна стать моей женой, а мой ребёнок будет законнорождённым», – твёрдо решил я. Мы с Верой католики по рождению и потому обратились к священнику из небольшой церкви на побережье. Узнав, что я немецкий морской офицер, святой отец не на шутку перепугался, но его смелость была подкреплена крупным пожертвованием, и он дал согласие на венчание. Настоятель церкви, тем не менее, выдвинул обязательное условие – письменное разрешение моего начальства. Я раздражённо спросил, должно ли оно быть обязательно на латыни.

– Можно и по-немецки, – смиренно ответил святоша, – но подпись и печать обязательно. Сказано в Евангелии: «Нет для Господа ни эллина, ни иудея…» – В этом месте цитирования писания святой отец осёкся. – Но это после смерти телесной, а при жизни с документом спокойнее.

Командир нашей флотилии фон Рей был человеком умным и порядочным и выдал нужную бумагу без лишних вопросов, лишь проворчав напоследок:

– Надеюсь, Отто, вы понимаете, что делаете? Впрочем, я не намерен вмешиваться в ваши сугубо личные дела… – И с кривой усмешкой добавил: – Хорошо ещё, что ваша избранница бретонка, а не француженка. Для наших идейных бюрократов кровь бретонцев всё таки ближе к арийской, чем у испорченных цыганами и евреями галлов.

Вскоре мы обвенчались, и я задумался о том, чтобы увести молодую жену куда-нибудь в более спокойные места, подальше от войны и французского сопротивления: например, в Тирольские Альпы к горному воздуху и парному молоку. Там доживала свой век моя престарелая двоюродная тётушка. В день венчания Вера преподнесла мне ценный подарок. С помощью папаши Гвенеля она раздобыла геральдический сборник 18-го века, в котором кроме готического текста на старогерманском были изображены в цвете гербы самых древних родов Германии и Пруссии. Среди старинных изображений зверей, птиц и корон нашёлся и родовой герб фон Штормов, учреждённый ещё в 13-ом веке. На рисунке красовалась высовывающаяся из-за кудрявых облаков круглая, довольно забавная физиономия. Щёки этого господина были так надуты, что напоминали животы беременных на последнем месяце женщин. Мясистые губы, сложенные трубочкой, исторгали мощную струю нарисованного воздуха. Этому разгулу Эола – эллинского бога ветров – как бы препятствовала могучая мужская рука в железной рыцарской перчатке, украшенной тевтонским рыцарским крестом. Всё это аляповатое великолепие, увитое пурпурно-чёрными лентами, венчала наша родовая корона маркграфов. Я, с любопытством разглядывая эту картинку, вдруг понял, насколько моя семья была далека от сословного тщеславия. Ведь я вижу герб своих предков впервые.