Николай Черкашин: Тайна «Aрхелона» (Крик дельфина)

«Дрэгги» погрузился - и глаза у дракона разгорались, всплывал - они медленно гасли. Интересно, как полыхнули его буркала, когда подводная лодка промахнула предельную глубину? Это случилось в позапрошлом году на глубоководных испытаниях в Тихом океане. Рейфлинт находился на обеспечивающем судне и держал в руке микрофон звукоподводной связи. На глубине двести сорок метров динамик сообщил голосом Кьера: «Нас слегка обжало, но я своих женщин обнимаю крепче…» Магнитофоны бесстрастно записали шутку на пленку. «Дрэгги» плавно приближался к трехсотметровой изобате, когда динамик пискнул и в странном нарастающем шорохе Рейфлинт едва разобрал: «Небольшой дифферент на нос… Кажется, ничего страшного… Если…»

Это были последние слова Кьера, последний сигнал «Дрэгги», если не считать хлопка вроде лопнувшей лампочки, что услышали гидроакустики спустя десять секунд после потери связи с лодкой. Потом правительственная комиссия целый месяц изучала обрывок кьеровской фразы, пытаясь выведать из нее тайну гибели ста двадцати человек и стратегического атомохода. Но тайна эта покоилась на марганцевых плитах пятикилометровой канарской впадины. Ясно было одно: титановый корпус «Дрэгги» не выдерживал сверхдавления. Но почему возник наклон на нос, почему корабль провалился за расчетную глубину - этого не успел узнать и сам Кьер…

На всякий случай «Архелону», стоявшему тогда на стапелях, усилили прочный корпус. Может быть, поэтому за сходство с черепашьим панцирем ему и дали имя древней рептилии? Но не выбивать же на геральдическом щите старую тортиллу?!

Коммодор еще раз окинул взглядом корабль. «Архелон» стоял у плавучего пирса, и лобастая черная туша его сыто лоснилась под майским солнцем. Могучим спинным плавником торчала черная рубка. Спереди она смотрелась куда как зловеще. Два немигающих ока, насупленных к узкой переносице, растопыренные рубочные рули придавали ей вид грозного языческого истукана, приподнявшего куцые сильные крылья. Острый взгляд лобовых иллюминаторов источал змеиный гипноз.

И если бы у материков, у всяких там евразий и австралий были глаза, они бы цепенели перед «Архелоном», как кролики перед анакондой.

За спиной рубки-истукана, в длинном и плоском горбу убегали в два ряда, словно пищики на фаготе, тридцать два потайных люка. Тридцать две ракетные шахты скрывали они от чужих глаз и забортной воды. Тридцать две бутылообразные ракеты, ростом с добрую водонапорную башню, таились в стальных колодцах. У каждой из них был свой порядковый номер, но какой-то шутник из стартового дивизиона написал на изнанке крышек названия столиц, чьи координаты были введены в электронную память ракет. Рейфлинт не отказал себе в жутковатом удовольствии прогуляться по уникальному кладбищу, где на круглых «надгробных плитках» значились города-покойники. Конечно же, он приказал убрать надписи, дабы не нарушать режим секретности. Но с тех пор шахты на регламентных работах стали называть не по номерам, а по столицам, подлежавшим уничтожению в первый же час войны.

«Что-то теплозащита в варшавской шахте барахлит…», «Дайте контрольное питание на пражскую!», «Когда последний раз проверяли блок наведения в будапештской ракете?».

В очертаниях «Архелона», если не считать рубочных рулей и вертикального стабилизатора, не было ни одной прямой линии. Даже сварные швы разбегались по корпусу прихотливо, как будто подчинялись игре природы, а не технологической карте. Носовые цистерны были продуты до конца, поэтому широкий лоб «Архелона» с титановым оскалом гидролокатора выходил из воды высоко - по «ноздри» торпедных аппаратов. Гибрид бегемота, кита и тритона - так определил для себя Рейфлинт форму своей субмарины. Черный бог-громовержец с растопыренными крыльями восседал на рыбоящерном теле злым всадником. Но и это могучее тело, и это хмурое божество безраздельно повиновались ему, коммодору Рейфлинту.

Рейфлинт не страдал честолюбием, однако в этот утренний час, безусловно исторический, - шутка ли, новейшая стратегическая лодка отправляется в первое боевое патрулирование! - не мог отрешиться от тщеславного чувства: это мой корабль, краса и гордость флота, и это я - самый молодой, тридцатитрехлетний командир подводного ракетоносца. И это меня, мой корабль, мой экипаж приедет провожать сегодня сам президент…

Как ни пытался Рейфлинт отыскать в силуэте родного корабля черты изящные и стремительные, он волей-неволей приходил к мысли, что округло-кургузый корпус «Архелона» напоминает сократившуюся от сытости пиявку.

Читать дальше