Святослав Пелишенко - Хождение за два-три моря

Как будто и не было остановки, десанта, комаров… Стоило поднять якорь, завести мотор — и «Мгла» быстро исчезла из виду, сгинула. Все так же пусто на берегу. Ни судна, ни паруса в море. Грохочет прибой, грохочет мотор, и течет, течет, течет мимо борта, исчезая по обе стороны горизонта, желто-зеленая кайма бесконечной Тендры.

Оба матроса, поклонники хатха-йоги, уселись в позе «лотос» у основания бушприта. Мудрую неподвижность двух спин нарушал только покусанный Даня: интенсивно почесывался. Затылок Саши был утомительно бесстрастен. Данилыч, для которого восточная способность сидеть без всякого дела, по-моему, просто недоступна, не выдержал:

— Уйдите оттуда! Я имею в виду… нос загрузили, вот оно! Даня! Ты же взрослый парень!

— Ой, батя, ну ше ты начинаешь?! — вспыхнул взрослый парень. Саша, надо сказать, повиновался молча, сразу; и Даня, пошумев, вскоре последовал его примеру.

В паре Даня — Саша лидер, безусловно, Саша — несмотря на то, что мастер по парусам общительней, живей, да и соображает быстрее. Оба студенты, учатся вместе. Легко могу себе представить, как Даня, на лету схватив какую-нибудь учебную премудрость, после занятий растолковывает ее Саше. Наоборот представить не получается. А главный у них все-таки Саша. Преимущества характера, «глубина», «цельность»? Последнее — пожалуй. Следит Саша за собой чрезвычайно.

Опрятен до полной накрахмаленности. Самолюбив. Когда в состав десанта на «Мглу» вместе с Даней, опытным в обращении с «Яшкой», капитан включил меня — уж не знаю, почему, — Саша, я заметил, покраснел и отвернулся. Но промолчал, как и сейчас, после замечания Данилыча, — то ли чтоб не нарываться, то ли из уважения к субординации, которая у людей такого склада естественно вытекает из уважения к себе самому. Будучи оторван от йоги, он спустился на камбуз, достал миску с морковью, устроился на баке и методично захрустел.

— Любишь морковку?

— При чем тут «любишь»? Полезно. Семь процентов минеральных веществ… — Матрос Нестеренко помолчал.

— Вот ты, кажется, физик? — Видимо, Саша считал, что этот факт моей биографии требует ежедневного подтверждения. — Объясни: почему маятник Фуко колеблется в одной плоскости?..

Я объяснил. Маятник маятником, но по совокупности все это даже загадочно. Если Саша таков, каким он кажется, и только, то кой черт понес его на яхту? Что он здесь надеется найти?.. Не все до конца понятно и в отношении к нему Дани: мастер по парусам вроде и подчиняется авторитету (какому?), и подсмеивается над «цельностью», но далеко не заходит, обязательно остановится… Их как будто связывает общая тайна или происшествие, в котором Даня чувствует себя виноватым. Что-то промелькнуло, например, во время «звонка матери»… Может, я и фантазирую, но ведь должен существовать у Сашиной однозначности какой-то человечный вывих!

Ладно. Поплывем — увидим.

Пока что куда больше, чем знакомство с попутчиками, и меня, и особенно Сергея занимало знакомство с хитрой наукой моря. Проложить курс — истинный и компасный, искоренить в себе пристрастие к метрической системе (одна миля равна 1,854 километра, один узел — скорость, равная миле в час); циркулем измерить расстояние на карте, разделить на скорость яхты (около пяти узлов); определить ориентировочное время перехода, записать данные в специальные графы судового журнала… Для профана, проделывающего все это впервые, нипочем тот факт, что движение в дневное время вдоль прямой Тендры вообще не требует навигации. Особенно подогревала наш пыл карта.

Современному человеку, если, конечно, он не член Генштаба и не шулер, при слове «карта» представляется страница из школьного атласа. Такая карта высокомерно презирает мелочи, домашние подробности, быт географии. Вот Черное море: передавленный овал с ромбиком Крыма. Нету ни бухт, ни лиманов, ни кос. Глядя на три сантиметра Кавказского побережья, прикидываешь, что там негде укрыться от западного ветра. Вранье!

Существует какая-то безнравственность крупномасштабного описания. Когда в детстве я бывал одинок и обижен, я ложился на тахту и подолгу разглядывал мелкий узор ковра. В тех давних горестях меня это почему-то утешало. Есть нечто человечное в малых подробностях, и есть жестокость неживого в несоизмеримых с человеком масштабах — ну, скажем, в холодном величии глобальных идей… Странно только, что подобные мысли вызвало воспоминание об атласе!

У нас была совсем другая, чудесная своей подробностью карта северо-запада Черного моря. Ее длинные косы — Тендровская и Кинбурнская — прикрывали кокетливо изогнутые колена Днепро-Бугского канала. Лентами вились изобаты глубин со вколотыми в них шпильками буев. Маяки строили глазки капитанам. Под водой прятались мели, лежали затонувшие суда. Карта увлекала изгибами берегов, дразнила недоступностью мелких заливов; она была как готовый сюжет авантюрной повести… «Гагарин» по-прежнему шел вдоль Тендры, а авантюрист Сергей уже прокладывал курс на Евпаторию.