Святослав Логинов - Раз, два, три, четыре

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.

Раз, два, три, четыре… — первые два десятка на вдохе, глубоком, с задержкой дыхания, вторые два десятка на выдохе, — пять, шесть, семь, восемь, девять, десять… раз, два, три… — Ещё один вдох-выдох, словно рефреном повторяешь куплет, и на левой руке можно загнуть мизинец. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Раз, два… — Губы в счёте не участвуют, лишь голосовые связки беззвучно вибрируют, структурируя воздушный ноток. Окажись кто рядом — ничего не разберёт, разве что подивится странной одышливости и решит, что гражданин йогой увлекается, делает особую дыхательную гимнастику. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… — Все пять пальцев на левой руке загнуты, и теперь их можно разгибать на каждом восьмом десятке, — восемь, девять, десять… — Десять пальцев левой руки — один палец на правой: наука несложная. Десять пальцев правой (пять сгибаний, пять разгибаний) — это уже восемь тысяч, цифра вполне солидная, её можно и запомнить. С утренней прогулки следует приносить тридцать две тысячи. Такова норма, установленная самим собой для себя самого.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…

Идёт человек, не торопясь, прогулочным шагом, глубоко, с присвистом дышит, проветривая лёгкие, а в уме галопирующая спешка: раз, два, три, четыре, пять… — Без прогулки тоже не обойтись, иначе не выдержишь даже отпущенного срока… — шесть, семь, восемь, девять… — Сегодня принесу с прогулки сорок тысяч. Как это мало!

— Раз, два, три, четыре, пять…

— Какой умный малыш! А считать ты умеешь?

— Умею.

— Ну-ка, посчитай!

— Раз, два, три, четыре!

— А дальше?

— Пять шесть семь!

— А ещё дальше?

— Девятнадцать!

Уголком разума понимаю, что произнёс что-то не то, но магия красивого слова заставляет произнести именно его.

— Нет, после семи будет восемь.

— Восемь!

— А потом?..

— Девятнадцать!

Чудесный возраст, три года — каждый день экзамен, и это ничуть не кажется мучительным. Большинство людей эту пору забыли и лишь теоретически предполагают, что когда-то им было три года. А я — помню. Мысли, ощущения, чувства — всё сохранилось в памяти. Я и сейчас тот же самый, трёхлетний, просто поверх изначального меня, словно слои вокруг луковичной сердцевинки, наслоились прожитые годы. Всяких умений и привычек ста то больше, уровень информированности вырос, но я остался прежним. Никогда не сознаюсь в этом, кажется стыдным объявить, что внутри немолодого вальяжного дядьки прячется трёхлетний мальчуган, не умеющий считать до десяти.

Отлично помню: тихий час в детском саду, за окном яркий солнечный день. Я лежу на раскладной кровати, гляжу в потолок. Спать совершенно не хочется. Медленно считаю про себя: “Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…” — и вдруг понимаю, не вспоминаю, а именно осознаю, что после семи действительно идёт восемь! Я умею считать до восьми! Теперь повзрослевший я понимаю — это был великий шаг в душевном развитии. До трёх и курица считать умеет, а до восьми не может сосчитать ни одно животное. Все числа более семи требуют абстрактного мышления, недаром именно семёрка так часто встречается в пословицах и поговорках.

Магия цифр, эти слова стали чуть ли не языковым штампом, а ведь никакой магии цифр нет и был в не может. Открытие позднего времени: цифр не бывает, как не бывает бабы Яги, деда Мороза и господа бога! Что такое четыре? Может быть четыре яблока, и некто может попытаться взять у вас два яблока из этих четырёх. Но просто “четыре”? Как это взять? Нонсенс! Но тогда, в пору золотого детства верилось, что есть “один”, и “два”, и “четыре”. Именно вот так, “четыре” безо всего. Недаром математика так схожа с богословием; обе науки оперируют чистыми абстракциями, которых на самом деле не существует.

В деда Мороза я перестал верить в очень нежном возрасте, а вот в цифры веровал долго, поскольку в арифметике виделась некая завораживающая стройность.

— Сначала говорили “один-на-десять”, — поучал старший брат, — а потом само собой получилось “одиннадцать”… После двадцати — двадцать один, двадцать два… после тридцати — тридцать один, тридцать два…

Только еретическое число “сорок” чуть-чуть портило идеальную картину натурального ряда. Да, по совести говоря, и не портило оно ничего, как не портит юную девушку родинка над губой. Вот когда девушка станет старухой, а родинка превратится в волосатую бородавку… Но до этого ещё так далеко! А пока наслаждение счётом затмевает всё остальное.