Лебеденко Гервасьевич - Восстание на «Св. Анне»

Но шансы наши были неравны. Я находился наверху и был вооружен. Он — внизу и, если не считать долота, — безоружен. Я погасил фонарь и вынул браунинг. Расчет мой оказался верным. Теперь вспыхнул фонарь в руке Быстрова, и я оказался в луче яркого света. Вид браунинга в моей руке отрезвил матроса, и, когда я в свою очередь зажег фонарь, я увидел, как рука Андрея выпустила долото и сжимала теперь не нужный никому шнур.

Мы направили одновременно электрические фонари в лицо один другому, но край светового конуса его фонаря дрожал на стене, тогда как мой ровно горел на ящиках и циновках трюма.

— Гаси фонарь! — скомандовал я резко.

Свет в его руке погас.

— Руки вверх! — Теперь и шнур выпал из медленно поднимавшихся кверху рук Быстрова.

— Марш наверх по трапу!

Быстров медленно двинулся вперед, поднялся по ступеням и, не ожидая нового окрика, полез на верхнюю палубу.

— Погоди, — сказал я ему. — Закрой люк!

Матрос не двигался. Лицо его выражало изумление.

Медленно, не спуская с меня глаз, он поднял доски и прикрыл ими вход в трюм. Так же медленно он набросил на края натянутого брезента железную шину, старательно и четко, словно делал обычную матросскую работу.

Окончив, он снова вопросительно посмотрел на меня.

Я знал, что он не видит моего лица за ярким снопом света.

— Ступай наверх, но без шума. Не думай бежать. Богом клянусь, стрелять буду и не промажу!

Матрос двинулся вперед и, взобравшись по трапу, остановился на палубе у самого люка. Держа в руке взведенный браунинг, я поднимался на палубу вслед за ним.

— Задраивай люк. Видишь — вода хлещет? — сказал я. Быстров проделал ту же работу, что и над нижним люком.

Через пять минут мокрый серый брезент был ровно натянут и скреплен железной шиной и клиньями, словно его никто не трогал с места.

— Поклянись мне, что больше не полезешь в трюм... за этим.

— Чем клясться-то?.. В бога не верю...

— Ишь какой ты! Ну... дай честное слово.

Он подумал.

— Ладно. Что ж... Не полезу... верное слово...

— То-то, дурак. Ну, иди в кубрик. Быстро!

Вместо этого Быстров двинулся к корме.

— Стой! В кубрик сказано! Ну!

Быстров повернулся и быстро зашагал по качающейся палубе на бак.

Я подошел к корме и в черноте ночи увидал тонкий трос, уходящий во тьму и крепко натянутый. Я направил луч фонаря вдоль троса, и на черной воде в клубах белой пены передо мной заплясал нос небольшой шлюпки, которая обычно была поднята на шлюпбалках у самой кормы и употреблялась для рыболовных и других надобностей. В лодке сидела одинокая фигура.

— Эй ты! — крикнул я в темноту. — Тянись к борту.

Но конец троса внезапно ослабел в моей руке, и шлюпка исчезла из светового тусклого круга.

По-видимому, сидевший в лодке обрезал трос.

В это время маяк Инге еще ярко сверкал в трех — четырех километрах от курса «Св. Анны».

Когда утром я вышел в кают-компанию, боцман докладывал капитану о том, что с судна пропал матрос Генрих Кас и вместе с ним малая шлюпка без номера, подобранная в прошлом году в устье Северной Двины.

У капитана было неприятное круглое лицо с белесыми бровями и рыжими волосами ежом. Крупные веснушки покрывали щеки и нос. Маленькие глаза, широко расставленные, глядели из узких щелок монгольского разреза. Он был высок, широкоплеч и силен.

— Допросить всех! — кипятился он, размахивая руками. — Что же, никто ничего не видел? В чью вахту? Выяснить, что еще пропало.

— Я уже выяснил, господин капитан, — смотря в сторону, твердил боцман. — Кроме личных вещей Каса, все цело. Все люки задраены. Все имущество, кажись, на месте.

— Кажись? Не кажись, а все осмотреть! Небывалая вещь, — обратился он ко мне. — В море сбежал матрос. И, кажется, в вашу вахту.

— Не понимаю, как это могло быть, — уверенно ответил я. — Море ночью было неспокойно, для прогулок время неудачное.

— Зато берег близко, и наша граница — рукой подать. Верно подлец рассчитал.

— Какой же смысл? Не понимаю, — развел я руками.

— Смысл, значит, был, если рискнул бежать ночью в бурю на душегубке. Да и без помощников дело не обошлось. А вот какой смысл, так это мы еще узнаем в Мурманске. Там по этому делу специалисты есть.

Дело принимало худой оборот. Контрразведка перевернет груженное оружием судно вверх ногами, и, если там, в трюме, остался хоть какой-нибудь след Андрея Быстрова, — пояс, ремешок, обрывок одежды или следы сапог, ему несдобровать, а от него недалеко и до меня. Я еще не успел обдумать все, что произошло в трюме, а ночью я действовал не рассуждая, и даже сейчас мне непонятно до конца, почему я поступил так, а не иначе в ту ночь.