Кристиан Мёрк - Пёсий остров

Его бросили в багажник чьей-то машины.

Запах резины исходит от шины, которая лежит рядом с ним, а писк — от пружин, которые давно не меняли. Он думает об отце и размышляет, была ли его последняя поездка на машине похожа на эту. Нет. Отец всегда сидел спереди, даже отправляясь на собственную казнь, и ни один заимодавец или недоделанный бандит не могли этого изменить. Но я — не мой отец, думает Якоб. Он слышит, как где-то рядом спорят, и это последнее, за что успевает уцепиться его проснувшееся было сознание, прежде чем снова погрузиться во мрак. Барух ата… Якоб забывает слова и не может продолжить свое неуклюжее обращение к Богу. Затем он чувствует запах соленой воды и выхлопов.

Я не знал, что Стикс такой широкий, думает он и отдается течению.

Чайки пытаются разбудить мужчину, плывущего по реке смерти. Якоб, зовут они, Якоб, Якоб.

Он всплывает из глубины, в которой ничего не чувствовал. Ему кажется, что на его члены давят тяжелые мешки с песком. Память рисует, как отец покупал ему новую куртку и как он впервые встретился с Лорой в благотворительном магазине. Она все время поправляла волосы, как будто с ними что-то было не так. Затем он вспоминает, как Манни бросал ему баскетбольный мяч и смеялся. Он помнит резиновые шлепки мяча об пол, и эхо гулко раздается в его голове. Мяч скачет ритмично, далеко. Обрывки прошлого мелькают в голове Якоба, как карточная колода, рассыпавшаяся от ветра, и вскоре утихают. Чайки продолжают кричать его имя как заклинание: Якоб, Якоб. На мгновение он забыл, как его зовут, так что он благодарен чайкам за напоминание. Я — Якоб. Он пытается это пробормотать, но слова не поддаются ему. Оцепенение, сковавшее его ум, пока еще отказывается его отпускать. Никто не покидает царство Морфея так просто. Якоб наконец делает первый сознательный вдох, чувствует выхлопы и соленый воздух, и карточная колода рассыпается в прах.

Пленник приходит в себя.

Якоб касается нёба вспухшим от жажды языком и чувствует что-то сладкое. Джин? Или что-то еще? Его желудок свело, а одна рука пульсирует от боли. Кто-то залил его глаза клеем? Он вдруг понимает, что не может их открыть и не может дышать, и чувствует, как пульс ускоряется от страха.

Первое, что Якоб видит отчетливо, — это собственное запястье и часть белого рукава. Они покрыты чем-то, напоминающим засохшую кровь. Моя? — думает Якоб. Его правая рука ноет, когда он поднимает ее к свету, чтобы лучше разглядеть. Кажется, будто что-то в районе локтя сломалось и превратилось в маленькие острые зубы, грызущие кожу изнутри. Стекло его наручных часов отошло и торчит как створка устричной раковины.

Он силится восстановить в памяти последнее, что с ним произошло. Но помнит только пару ботинок. Они были черные, и он их трогал. Это были полицейские ботинки Манни. Но сколько прошло времени? Якоб помнит, что тогда было холодно, а сейчас тепло. Пока глаза привыкают к обстановке, он чувствует, как что-то мягкое шевелится возле его щиколоток. Какие-то мелькающие тени. Крысы? Еще один всполох темноты в углу, затем тишина. Теперь луч яркого солнца проникает в помещение сквозь круглый иллюминатор, и ему наконец становится ясно, где он находится.

Где-то на нижних палубах неизвестного судна.

Это судно качается на больших невидимых волнах. Вокруг на полу — лужицы мазута и солярки. На двери — табличка с надписью по-русски: «Грузовой». Якоб проводит по буквам пальцами, пытаясь разгадать значение слова, но тщетно. Не знать наверняка, что там написано — «машинное отделение» или «пыточная», — оказывается страшно. Дверь надежно заперта с другой стороны. Ручка бессмысленно вращается по кругу, когда Якоб дергает ее. Капли конденсата стекают по ржавым стенам. В углу помещения гниет куча деревянных ящиков, на них тоже какие-то надписи по-русски. Если я на русском судне, то как я на него попал? И как давно я здесь нахожусь? Мне казалось, что я умираю, — а дальше ничего не помню.

Он вновь смотрит на иллюминатор, подходит и выглядывает наружу, но не видит ничего, кроме пара, валящего вдоль борта гигантского судна сплошной стеной. Солнце садится, но что это за солнце? Тропическое? Или то, которое он видел во сне? Ветер обдает его щеки липким теплом, а воздух на Ист-Ривер, как и на Стиксе, — ледяной. Якоб смотрит на звезды, начинающие мерцать за бортом, но не узнает ни одного созвездия. Земли не видно, только горизонт, и линия его прямее, чем он когда-либо мог себе вообразить. Он понимает, что находится где-то на юге. Под подошвами своих оксфордов он ощущает вибрацию — корабль ускорил ход. Он слышит только чаек, которые ныряют в море, снова взмывают вверх и кричат. Людей не слышно. Его черный костюм пахнет влагой, как будто он недавно промок. Он похлопывает себя по ляжкам и коленям и осязает сухую шерстяную ткань. Его рубашка порвана и свисает на спине так, будто кто-то разодрал ее, схватив сзади за ворот.