Габриэль Маркес: Десять дней в море без еды и воды

Единственная разница между факиром и мной заключалась в том, что факир сидел в стеклянном ящике. А так все было одинаково. Факир не ел девять дней. Я же провел десять голодных дней в море и еще один провалялся на кровати в Мулатосе. Передо мной мелькали лица. Белые и черные, бесконечная вереница лиц. Жара стояла кошмарная. А я уже оправился настолько, что у меня даже появилось чувство юмора. Поэтому я думал, что в дверях вполне можно было бы продавать билеты желающим поглазеть на жертву кораблекрушения.

В том же самом гамаке, в котором меня принесли в Мулатос, я отправился и в Сан-Хуан-де-Ураба. Но мой эскорт увеличился. Теперь за мной шествовало не меньше шестисот мужчин. А кроме них еще женщины, дети и животные. Кое-кто ехал верхом на осле, но большинство шло пешком. Переход занял почти весь день. Путешествуя на плечах толпы — то есть на плечах шестисот мужчин, которые несли меня, сменяя друг друга, — я постепенно набирался сил. Мулатос, подозреваю, опустел. Спозаранку включили электрогенератор и радио, и музыка гремела на всю округу. Это напоминало ярмарку. А я, виновник торжества, возлежал на кровати, мимо которой продефилировал, любуясь на меня, весь поселок. Ну а потом жители не захотели отпускать меня одного и отправились со мной в Сан-Ху-ан-де-Ураба. Караван получился гигантский, на узкой извилистой дороге было настоящее столпотворение.

Во время путешествия я продолжал мучиться от голода и жажды. Кусочки содового печенья и малюсенькие глоточки воды немного приободрили меня, но аппетит мой разыгрался не на шутку. Въезд в Сан-Хуан напоминал народные празднества. Все жители маленького живописного селения, продуваемого морскими ветрами, высыпали мне навстречу. На сей раз были приняты меры, чтобы оградить меня от зевак. Полиции удалось сдержать толпу, запрудившую улицы.

Так окончилось мое путешествие. Доктор Умберто Гомес, первый врач, который меня осмотрел, сообщил мне великую весть. Он приберег ее напоследок, желая сначала удостовериться, что я в состоянии ее вынести. Потрепав меня по щеке и приветливо улыбнувшись, он заявил:

— Вы сейчас отправитесь на самолете в Картахену. Там вас ожидают родные.

Вот уж не подозревал, что можно стать героем только потому, что проторчишь десять дней на плоту, терпя муки голода и жажды. Хотя, если разобраться, у меня ведь просто не было другого выхода! Окажись на плоту запас воды, галеты, компас и рыболовные снасти, я тоже был бы сейчас жив, но меня не считали бы героем. Следовательно, мой героизм проявился исключительно в том, что я за десять дней не помер от голода и жажды.

Я совершенно не стремился стать героем. Я старался лишь спасти свою жизнь. Но коли уж судьба подсунула мне такую конфетку с сюрпризом, окружив мое спасение ореолом героизма, мне приходится с этим героически мириться.

Меня спрашивают, каково чувствовать себя героем. Ей-богу, не знаю, что отвечать на подобные вопросы! Я лично чувствую себя как прежде. Я не изменился ни внешне, ни внутренне. Солнечные ожоги прошли, шрам на колене зарубцевался. Я прежний Луис Алехандро Веласко и на большее не претендую.

А вот люди вокруг — те изменились. Друзья полюбили меня еще сильнее, а враги, наверное, еще сильнее возненавидели. Хотя, по-моему, у меня нет врагов. Когда меня узнают на улице, то глазеют как на диковинную зверушку. Поэтому я решил ходить в штатском, пока люди не позабудут о том, что я пробыл десять дней на плоту без воды и пищи.

Первое, что ощущаешь, став важной персоной, — это что люди обожают слушать твои рассказы. Они готовы внимать тебе когда угодно и где угодно. Я понял это в военно-морском госпитале в Картахене, где ко мне специально приставили охранника, чтобы со мной нельзя было поговорить. Я знал, что, выйдя из больницы, должен буду поведать о случившемся всему свету, ведь, по словам охраны, в Картахену съехались журналисты со всей страны и все они жаждали написать обо мне и опубликовать мои фотографии. Один из газетчиков, обладатель шикарных двадцатисантиметровых усов, сфотографировал меня пятьдесят с лишним раз, но расспросить меня ему так и не позволили. Другой оказался побойчее. Он переоделся врачом, обманул охранника и про брался ко мне в палату. В результате парень добился шумного и вполне заслуженного успеха, хотя ради этого ему пришлось прибегнуть ко лжи.

Ко мне в палату допускали только моего отца, охранников, врачей и санитаров военного госпиталя. Но однажды туда явился врач, которого я прежде не видел. Совсем юный, в белом халате, очках и с фонендоскопом на шее. Он ворвался внезапно, не говоря ни слова.