Виктор Губарев - Ямайский флибустьер

— Мне все равно, падре.

— В таком случае, если вам удастся с Божьей помощью вырвать Глорию из рук англичан, я могу предложить вам переехать вместе с ней на материк, в Пуэрто-Бельо. Меня как раз назначили настоятелем тамошнего монастыря бенедиктинцев, и через неделю-две я должен буду покинуть Кубу.

— Мне все равно, — повторил дон Энрике. — В Пуэрто-Бельо так в Пуэрто-Бельо. Если я спасу Глорию, мы сначала вернемся в имение моего отца, заберем деньги, а потом с помощью Гомиша переберемся на материк.

Вечером, передав пленного метиса в руки местного алькальда, дон Энрике и падре Игнасио попросили его распустить по городу слух о том, что на берегу реки произошла стычка между солдатами и двум неизвестными — видимо, пиратами, — и что в результате этого столкновения один из чужаков был убит, а второй схвачен и брошен в застенок. Когда эта информация дошла до экипажей «Американки» и «Дрейка», о чем говорилось выше, дона Энрике уже не было в Баямо.

Альваро Гомиш, португальский контрабандист среднего пошиба, лет десять курсировавший между Кубой и Ямайкой, доставил Беррео в одну из ямайских бухточек на юго-восточном берегу и обещал вернуться за ним спустя пять ночей.

О том, что Гомиш не подведет, сомневаться не приходилось. Он был не только старым деловым партнером покойного дона Антонио, не только его осведомителем и связным, но и человеком, обязанным ему жизнью. Дон Энрике знал, что однажды, когда Гомиш был заподозрен в ереси и попал в руки доминиканских монахов, считавших святую инквизицию чем-то вроде своей законной кормушки, Бенавидес пустил в ход все свое влияние и связи, дабы спасти подозреваемого, и, в конце концов, добился его полного оправдания и освобождения.

Пробравшись в Порт-Ройял, дон Энрике снял дешевую комнатушку в трактире «Венера и Бахус» на Куин-стрит, запер дверь на ключ и устроился на узкой лавке, служившей одновременно и койкой. Закрыв глаза, он попытался обдумать последовательность предстоящих действий, однако мысли его не хотели выстраиваться в логическую цепочку и постоянно путались. Наконец, так и не сумев сосредоточиться, Беррео уснул.

Проснулся он на рассвете, разбуженный громкими криками надсмотрщиков; последние, щелкая бичами, гнали по улице со стороны форта колонну черных невольников.

Открыв окно, дон Энрике с минуту следил за этой унылой процессией, затем взял кувшин с водой, умылся, пригладил мокрыми ладонями растрепанную шевелюру и бородку и, сунув за пояс два пистолета, подошел к вешалке; на ней висели длинный серый плащ, шляпа с широкими полями и перевязь со шпагой. «Во время первого визита я не имел бороды и усов и на мне было иное платье, — подумал он. — Значит, узнать меня теперь не так-то легко. А чтобы внешность моя стала еще менее узнаваемой, я последую совету Гомиша…»

Через полчаса на одной из безлюдных улиц за церковью св. Павла дон Энрике достал из кармана черную ленту и перевязал ею левый глаз.

— Вот так, — пробормотал он себе под нос и, нахлобучив шляпу на глаза, твердой поступью направился к дому Маргарэт Пикерсгилл.

Сначала он хотел применить насилие, набросить на голову старой знахарки мешок и похитить Глорию. Но, вспомнив, как заботливо миссис Пикерсгилл лечила ему руку, решил действовать более тактично.

Завернув за угол дома, находившегося на противоположной стороне улицы, он притаился в грязном проулке, откуда можно было наблюдать за парадной дверью жилища Маргарэт Пикерсгилл. «Рано или поздно она выйдет из дома, — сказал он себе, думая о Глории, — и тогда…».

Это случилось даже раньше, чем он предполагал. Глория вынесла на улицу полное ведро помоев и, тяжело дыша, потащила его к сточной канаве. Повинуясь безотчетному порыву, дон Энрике вышел из своего укрытия и, желая привлечь внимание девушки, нетерпеливо махнул ей рукой.

Она бросила на него мимолетный взгляд, однако не узнала и, вылив помои в канаву, повернулась, чтобы вернуться в дом.

— Глория, — прохрипел он, чувствуя, как горло его сжимают спазмы. — Глория…

Голос был чужим, девушка не узнала его так же, как и внешность своего жениха.

Охваченный тревогой и отчаяньем, дон Энрике неожиданно вспомнил песенку, которую когда-то любил петь на Рождество, и, прикрыв рот ладонью, начал насвистывать нехитрый мотив.

Глория вся съёжилась, подобралась и испуганно оглянулась. Лицо ее словно окаменело от изумления.

— Энрике, — пролепетала она.

Не выпуская ведра из рук, девушка мелкими шажками устремилась в его сторону, а он уже приготовился обнять ее, когда краем глаза заметил костлявую фигуру миссис Пикерсгилл, появившуюся на пороге дома.