Владимир Лещенко: Корсары. Легенда о Черном Капитане

И услышал в ответ что матушка запрещает ей не только даже думать о браке с моряком, пусть тот был бы сам лорд-адмирал, но даже видеться с Питером.

– Но… почему? – только и смог спросить он. Только из-за того, что я моряк? Но ведь и муж твоей матушки и твой отец…

Именно поэтому, – сообщила Джемма, смахнув слезу. Мой отец… они с мамой очень любили друг друга. Я была маленькой девочкой, когда он погиб, но я помню, как родители относились друг к другу. Помню, как мама бывала счастлива, когда отец возвращался из плавания. Но однажды он не вернулся, и мама долго плакала… Я до сих пор помню, как разозлилась она когда я сказала что ты сам капитан…

– Разозлилась? Но почему?

– Потому что папа редко бывал дома, а потом совсем не вернулся. Мама говорила что не хочет мне такой судьбы и еще… прости что у вас, мореходов в каждом порту по женщине и вам невозможно доверять – а таких как был мой отец теперь не сыскать…

– Значит, – проговорил Питер. – больше всего она боится, что тебя постигнет ее участь?

– О, Питер, – всхлипнула Джемма – но я боюсь того же…

Оставив невеселые воспоминания, Питер вышел в тесную, грязную переднюю, скудно освещенную дешевой свечой. В конце виднелась шаткая лестница, исчезающая в темноте.

Спустившись в холл он надел треуголку и вышел в приветившее его дождиком лондонское утро. Путь его лежал к Ньюгейтским докам – к хозяевам его нынешнего судна, решившим сделать его капитаном, к людям которые будут решать – куда ему плыть. Когда-нибудь – может довольно скоро будет у него свой корабль, а то и не один, но пока – увы и увы…

Накрапывал дождь, но улица была полна народу. Питер осторожно перешагивал водосточные канавы посреди мощеной кривым булыжником улицы; грязная вода лениво текла среди мусора. Мимо со скрипом прокатила тележка старьевщика, до отказа забитая старым хламом; вроде ломаных табуретов, обтрепанных кафтанов и мятой луженной посуды. Точильщик острил ножи, принесенные тут же переминающимися с ноги на ногу и болтающими кумушками, летели искры; работа не мешала ему сладко улыбаться ближайшей к нему молодой женщине в розовом чепце. Проезжали кареты, грохотали ломовые телеги, время от времени покачиваясь на руках дюжих ливрейных лакеев, проплывали носилки-портшезы с почтенными дамами или юными мисс внутри. Питеру этот способ передвижения не нравился – в плаваниях на Восток он часто видел как тащат похожие носилки, тяжко сгибаясь, прикованные к ним за ошейники рабы (да и вообще длинные деревянные ящики с дверцами уж слишком напоминали на его взгляд гробы). По улицам катилась пестрая толпа. Бедняки в обтрепанной одежде соседствовали с солидными господами.

Напудренные парики, роскошные шлейфы платьев, которые тащили негритята в красных фесках, кружевные воротники…

Из кофеен выскакивали озабоченные биржевые маклеры и клерки, стряпчие и атторнеи…

Настежь открытые лавки предлагали товар со всего света – от русского соболя до кайенского перца.

Нахваливая товар прошел продавец сладостей с большим лотком, он прокладывал себе путь через толпу, как корабль среди яликов. На пороге распивочной сидел пьяный старый извозчик с мутным лишенным и тени мысли взглядом, а над ее головой, как топор в руках не менее пьяного палача, раскачивалась окованная железом вывеска питейного заведения. Через несколько минут Питер оказался на Ньюгейтской улице, стоя возле того самого дома. – двухэтажного, каменного, с узкими подслеповатыми окнами и почерневшей черепичной крышей, увенчанной коньком являвшим собой голову дракона. Окна у него были старинные, с ромбовидными стеклами, с частым свинцовым переплетом, в каминных трубах ласточки вили гнезда. Тут и располагалась контора арматорской компании «Бриксвит и Ройтон» контракт на службу у которой он подписал несколько дней назад – причем не видя ни у того ни другого, а при посредничестве стряпчего мистера Рипли – на коего оные господа почему-то возложили поиск капитана.

Молчаливый привратник с невыразительным лицом мола кивнув, что то пробурчал под нос, когда он назвал себя, и провел в пахнущую кошками и кислой капустой полутьму.

Внутри дома все носило печать времени – источенные червями дубовые панели на стенах, древние балки подпорки которые держали стены и потолки еще со времен войны Алой и Белой Розы, а то как бы еще не Гастингса. Безжизненный и тусклый дневной свет, просачивался сквозь матовые стекла окон и световые люки в потолке, как будто проходил сквозь толщу воды.