Лазарь Лагин: Броненосец "Анюта"

Кутовой в ответ только кивнул головой — ему было некогда. Стиснув зубы, он с непередаваемой быстротой бывалого пулеметчика набивал диски. Только покончив с дисками, Кутовой счел возможным поддержать начатый Аклеевым разговор.

— Подходяще, — промолвил он и улыбнулся. — Бо сразу и фрицев бьешь и про голод забываешь.

Он вспомнил подстреленного немца — скорее всего, это был офицер. Кутовой хотел поделиться своими соображениями на этот счет, но Аклеев его уже не слушал. Просунув голову в каюту, он окликнул Вернивечера:

— Степан! Ты живой?

— Живой! — отозвался Вернивечер через раскрытую дверцу рубки.

— А ты, часом, не раненный?

— Пока целый.

— Ну, смотри. Если тебя ранит, так ты не стесняйся. Сразу докладывай! — крикнул Аклеев в заключение и снова взялся за пулемет: торпедный катер ложился на боевой курс.

И тут случилось неожиданное. Вместо того чтобы терпеть, пока немцы приблизятся на расстояние действительного пулеметного огня, Вернивечер запустил мотор, и лимузин стремительно помчался навстречу торпедному катеру.

— О це вирно! О це ты вирно приказал! — с веселым бешенством крикнул Кутовой. Он был уверен, что Вернивечер действовал по приказанию Аклеева, а Аклееву некогда было его разубеждать.

Теперь к скорости торпедного катера прибавился самый полный ход лимузина. Они сближались с такой быстротой, словно падали друг на друга. Рев моторов, будоражащая дробь пулеметов, рокот и тяжелый плеск мощных бурунов разметали в клочья ясную и прохладную утреннюю тишину.

— Попытаемо нервы у фрицев! — не унимался Кутовой, с которого его обычную невозмутимость как ветром сдуло.

Каждый раз, когда он участвовал в наступательном бою, когда над ним нависала угроза скорой, но славной смерти, Кутовой преображался. Его чуть тронутое оспой лицо с милыми хитрыми ямочками на щеках покрывалось жарким степным румянцем, и он начинал жестоко крыть Гитлера и Геббельса. Незаметно для себя он в такие минуты целиком переходил на свой родной, украинский язык.

Немецкие пули невидимыми стайками неслись над головами краснофлотцев. С хрустом прошивали они хилое тело лимузина. Летели щепки. Уже слышны были приближавшиеся слова команды на чужом, ненавистном языке. Вот сейчас в треске дерева и грохоте взрывов столкнутся насмерть немцы и русские. Но Вернивечер продолжал идти на сближение.

Снова круто рванул в сторону торпедный катер, но не успела еще заговорить его пушка, как над машинным отделением заполыхало почти незаметное синее пламя, и тотчас же повалил густой черный дым.

— Горыть, жаба! Горыть, гад, як тая свича на пасху! — восторженно закричал Кутовой и стал вместе с Аклеевым бить по немцам, выскакивающим наверх тушить пожар.

Один из немцев, коротенький, в трусах, выбежавший с огнетушителем, завертелся на одном месте, не выпуская из рук огнетушителя, упал на скользкую покатую палубу и плавно скатился за борт. Другой, с расстрепавшейся желтой шевелюрой, свалился обратно в люк, из которого он только наполовину успел высунуться.

Теперь уже немцам было не до повторных атак.

Вернивечер сгоряча кинулся их преследовать, но зря рисковать было не к чему. К тому же надо было экономить горючее. Аклеев, просунув голову в распахнутую дверь каюты, во всю мощь своих легких рявкнул:

— Лево руля!

И Вернивечер послушно переложил руль.

— Стоп! — скомандовал Аклеев минуты через две-три.

Фашистский катер выжимал из своих подыхавших моторов последние силы, чтобы выйти из зоны прицельного огня и в безопасности тушить пожар. Но огонь полз быстрее катера, он добрался до боезапаса, и высоко в небо поднялся в зловещем грохоте взрыва столб огня, дыма и обломков. Потом, немного повисев в воздухе, дым рассеялся, и на расходившихся широкими кругами волнах, покачиваясь, поплыли несколько закопченных щепок и измочаленная взрывом половинка спасательного пояса.

— Считаю, нам все-таки повезло! Расскажешь, так, пожалуй, еще и не поверят, — сдержанно произнес Аклеев.

Но как он ни старался сохранить безразличное выражение лица, рот его невольно расплывался до самых ушей. Совсем по-мальчишески он задорно ткнул Кутового кулаком в бок и, уже нисколько не заботясь о выражении своего лица, побежал в моторную рубку, к Вернивечеру.