Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 3

Ванель был заметно взволнован. Он вышел на середину кабинета, низко кланяясь всем и всему.

– Я явился… – начал он, запинаясь.

Фуке кивнул:

– Вы точны, господин Ванель.

– В делах, монсеньер, точность, по-моему, добродетель.

– Разумеется, сударь.

– Простите, – перебил Арамис, указывая на Ванеля пальцем и обращаясь к Фуке, – простите, это тот господин, который желает купить вашу должность, не так ли?

– Да, это я, – ответил Ванель, пораженный высокомерным тоном, которым Арамис задал вопрос. – Но как же мне надлежит обращаться к тому, кто удостаивает меня…

– Называйте меня монсеньер, – сухо сказал Арамис.

Ванель поклонился.

– Прекратим церемонии, господа, – вмешался Фуке. – Давайте перейдем к делу.

– Монсеньер видит, – заговорил Ванель, – я ожидаю его приказаний.

– Напротив, это я, как кажется, ожидаю.

– Чего же ждет монсеньер?

– Я подумал, что вы, быть может, хотите мне что-то сказать.

– О, он изменил решение, я погиб! – прошептал про себя Ванель. Но, набравшись мужества, он продолжал:

– Нет, монсеньер, мне нечего добавить к тому, что было сказано мною вчера и что я готов подтвердить сегодня.

– Будьте искренни, господин Ванель, не слишком ли тяжелы для вас условия нашего договора? Что вы на это ответите?

– Разумеется, монсеньер, миллион четыреста тысяч ливров – это немалая сумма.

– Настолько немалая, что я подумал… – начал Фуке.

– Вы подумали, монсеньер? – живо воскликнул Ванель.

– Да, что, быть может, эта покупка вам не по средствам…

– О, монсеньер!

– Успокойтесь, господин Ванель, не тревожьтесь; я не стану осуждать вас за неисполнение вашего слова, так как вы, очевидно, не в силах его сдержать.

– Нет, монсеньер, вы, без сомнения, осудили бы меня и были бы правы, – ответил Ванель, – ибо лишь человек безрассудный или безумец может брать на себя обязательство, которого не в состоянии выполнить. Что до меня, то уговор, на мой взгляд, то же самое, что завершенная сделка.

Фуке покраснел. Арамис промычал нетерпеливое «гм».

– Нельзя все же доходить в этом до крайностей, сударь, – сказал суперинтендант. – Ведь душа человеческая изменчива, ей свойственны маленькие, вполне простительные капризы, а порой – так даже вполне объяснимые. И нередко бывает, что еще накануне вы чего-нибудь страстно желали, а сегодня каетесь в этом.

Ванель ощутил, как с его лба стекают на щеки капли холодного пота.

– Монсеньер!.. – пролепетал он в крайнем смущении.

Арамис, чрезвычайно довольный той четкостью, с которой Фуке повел разговор, прислонился к мраморному камину и стал играть золотым ножиком с малахитовой ручкой.

Фуке помолчал с минуту, потом снова заговорил:

– Послушайте, господин Ванель, позвольте объяснить вам положение дел.

Ванель содрогнулся.

– Вы порядочный человек, – продолжал Фуке, – и вы поймете меня как подобает.

Ванель зашатался.

– Вчера я желал продать свою должность.

– Монсеньер, вы не только желали продать, вы сделали больше – вы ее продали.

– Пусть так! Но сегодня я намерен попросить вас, как о большом одолжении, возвратить мне слово, данное мною вчера.

– Вы дали мне это слово, – повторил Ванель, как неумолимое эхо.

– Я знаю. Вот почему я умоляю вас, господин Ванель, – слышите, – умоляю вас возвратить мне данное мною слово…

Фуке замолчал. Слова «я умоляю вас», которые, как он видел, не произвели желанного действия, застряли у него в горле.

Арамис, по-прежнему играя ножиком, остановил на Ванеле взгляд, который, казалось, стремился проникнуть до самого дна этой темной души.

Ванель поклонился и произнес:

– Монсеньер, я взволнован честью, которую вы мне оказываете, советуясь со мной о совершившемся факте, но…

– Не говорите «но», дорогой господин Ванель.

– Увы, монсеньер, подумайте о том, что я принес с собой деньги; я хочу сказать – всю сумму полностью.

И он раскрыл толстый бумажник.

– Видите ли, монсеньер, здесь купчая на продажу земли, принадлежавшей моей жене и только что проданной мною. Чек в полном порядке, он снабжен необходимыми подписями, и деньги могут быть выплачены без промедления.

Это все равно что наличные деньги. Короче говоря, дело сделано.

– Дорогой господин Ванель, на этом свете всякое сделанное дело, сколь бы важным оно ни казалось, можно разделать, если позволительно таким образом выразиться, чтобы оказать одолжение…

– Конечно… – неловко пробормотал Ванель.

– Чтобы оказать одолжение человеку, который благодаря этому станет другом, – продолжал Фуке.