Александр Дюма - Графиня Де Шарни

Королева поискала глазами Жильбера.

Как известно читателю, Жильбер последовал за Калиостро.

Если бы Жильбер был рядом, королева не задумываясь попросила бы у него кусок хлеба.

Однако она не хотела обращаться с подобной просьбой к окружавшей ее толпе, она ее боялась.

Прижав дофина к груди, она со слезами в голосе проговорила:

– Дитя мое! У нас нет хлеба; потерпи до вечера; может быть, вечером у нас будет еда.

Дофин протянул ручку, указывая на людей, несших хлеб на остриях штыков.

– У них есть хлеб, – заметил он.

– Да, дитя мое, но это их хлеб, а не наш. Они ходили за ним в Версаль, потому что, как они говорят, в Париже они три дня не видели хлеба.

– Три дня! – повторил мальчик. – Они ничего не ели целых три дня, матушка?

Согласно требованиям этикета, дофин обыкновенно обращался к матери, называя ее «вашим величеством»; однако теперь бедный малыш хотел есть так же, как сын бедных родителей, и потому, проголодавшись, забыл об этикете и назвал ее «матушкой».

– Да, сын мой, – отвечала королева.

– В таком случае, – со вздохом заметил малыш, – они, должно быть, очень голодны!

Он перестал плакать и попытался заснуть.

Бедный королевский отпрыск! Еще не раз, прежде чем умереть, ему суждено, как и теперь, тщетно просить хлеба!

У городских ворот кортеж снова остановился, на сей раз не для отдыха, а для того, чтобы отпраздновать прибытие.

Это событие должно было отмечаться пением и танцами.

Странная остановка, почти столь же пугающая в своем веселье, как прежние – в своей угрозе!

Рыночные торговки спешивались со своих лошадей, вернее, с лошадей гвардейцев, приторачивая к седлу сабли и карабины; рыночные грузчики слезали с пушек, представавших во всей своей пугающей наготе.

Толпа, оттеснив от королевской кареты солдат Национальной гвардии и депутатов, окружила ее, словно предвосхищая ужасные грядущие события.

Эти люди, желая обнаружить свое расположение и выказать радость членам королевской семьи, пели, орали, выли, женщины целовались с мужчинами, мужчины заставляли женщин подпрыгивать, как в циничных ярмарочных гуляньях на полотнах Тенирса.

Все это происходило почти в полной темноте, потому что день выдался хмурый и дождливый; вот почему толпа, освещаемая лишь пушечными фитилями да огнями фейерверка, приобретала благодаря игре света и тени какой-то фантастический, сатанинский вид.

Полчаса продолжались крики, гомон, пение, танцы по колено в грязи; наконец, кортеж грянул протяжное «ура!»; все, имевшие при себе оружие: мужчины, женщины, дети – разрядили их в воздух, нимало не заботясь о пулях, зашлепавших минуту спустя по лужам, подобно крупным градинам.

Дофин и его сестра расплакались: они так испугались, что позабыли о голоде.

Кортеж двинулся вдоль набережной и, наконец, прибыл на площадь Ратуши.

Там войска были построены в каре, чтобы пропустить только королевский экипаж, преградив путь любому, кто не являлся членом королевской семьи или Национального собрания.

В это время королева заметила в толпе Вебера, доверенного камердинера, своего молочного брата, австрийца, не покидавшего ее со времени ее приезда из Вены; он изо всех сил пытался, несмотря на запрет, пройти вместе с королевой в Ратушу.

Она его окликнула.

Вебер подбежал к ней.

Еще будучи в Версале, он обратил внимание на то, что толпа оказывает Национальной гвардии знаки уважения; тогда, чтобы придать себе значительности и тем самым иметь возможность быть полезным королеве, Вебер надел мундир национального гвардейца, присовокупив к костюму простого волонтера знаки отличия штабного офицера.

Королевский конюший одолжил ему коня.

Чтобы не вызвать ничьих подозрений, он во время всего пути держался в стороне, намереваясь, разумеется, прийти королеве на помощь, если в этом возникнет необходимость.

Как только его окликнула королева, он сейчас же оказался рядом с ней.

– Зачем ты пытаешься ворваться силой, Вебер? – спросила королева, по привычке обращаясь к нему на «ты».

– Чтобы быть рядом с вами, ваше величество.

– Ты мне не нужен в Ратуше, Вебер, – возразила королева, – а вот в другом месте ты можешь мне очень пригодиться.

– Где, ваше величество?

– В Тюильри, дорогой Вебер, в Тюильри, где никто нас не ждет; если ты не приедешь туда раньше нас, у нас не будет там ни постели, ни комнаты, ни даже куска хлеба.

– Какая прекрасная мысль, ваше величество! – вмешался король.

Королева разговаривала по-немецки; король понимал немецкую речь, но не мог говорить и потому заговорил по-английски.