Валентин Богданов: Размышления о войне и о книге В. Суворова «Ледокол»

Признаюсь, мне не хотелось вводить в название этой книги очень даже хорошее на слух и глубокое по смыслу слово «размышление», поскольку оно было девальвировано знаменитым полководцем в его известной книге, в названии которой это слово было использовано без всякого смысла. Случайно попалась мне та книга в далёком 1972 году, и я, забыв обо всём на свете, с захватывающим интересом читал её с раннего утра и до глубокого вечера, пока не одолел. Не замечая времени, с каким-то неистовым, охотничьим азартом перелистывал я страницу за страницей, ожидая, наконец-то, прочитать в ней то «самое-самое», нам смертным неизвестное, о чём и должен был поведать полководец в своих «Воспоминаниях и размышлениях», представленных издателями самой правдивой книгой о войне. К своему изумлению, ничего из «самого-самого» я так и не обнаружил в довольно увесистом фолианте из семисот страниц. Оглушён я был и опустошён основательно, когда отложил ту книгу, первого издания, не понимая, зачем он её написал. Создалось впечатление, что в книгу было вписано содержание из всех военных и послевоенных блокнотов агитатора, напичканных казёнными и мёртвыми словами и сделавших эту книгу мёртвой навечно. Так что слово «размышление», связанное с умственной работой человека, тут совершенно неуместно и употреблено, скорее, для придания солидности пустой книге. Однако объективности ради, давайте признаем, что Г. К. Жуков в своей книге всё-таки кое о чём вспоминает, но не размышляет, поскольку для такого рода умственной деятельности ему не хватало способностей.

Вся бездонная пустота и никчёмность этой книги меня тогда поразила до глубины души, и больше я её никогда в руки не брал, о ней не вспоминал и не размышлял. Здесь же приходится это делать. Конечно, не сам Жуков писал свои воспоминания, за него это делал авторский коллектив, специально подобранный, но подписывал к изданию первую книгу лично он, и отвечает за всё, что в ней написано. Я не беру во внимание следующие тринадцать или четырнадцать дополнительных изданий, поскольку к тому времени его прах покоился в кремлёвской стене и размышлять он не мог. За него это делали те, кто держал нос по ветру и вносил соответствующие изменения, исходя из политической конъюнктуры, чтобы размышления упокоенного полководца всегда шли в ногу со временем. Иногда думалось: ну хоть бы не тревожили, пощадили прах полководца и память о нём его близкие, в своём несмолкающем раздувании надуманного величия о нём, созданного в военные и послевоенные годы. Нет, не пощадили, по-прежнему неумолимо тревожат его грешную душу.

Скажите, дорогой читатель, двадцать лет в человеческой жизни это много или мало? Наверное, для кого как, ответят мне, и будут правы. Но мне кажется, в разные годы и при разных обстоятельствах этот срок нами по-разному воспринимается. В моей, уже долгой жизни, мне дважды хорошо запомнился двадцатилетний срок, о чём и хочу коротко рассказать ниже. Первый раз это случилось много лет назад, в более весёлые времена, нежели нынче, когда один языкастый, кипучий и потешный руководитель нашего государства озадачил своих верноподданных сногсшибательным заявлением, будто через двадцать лет советский народ будет счастливо жить при коммунизме. К счастью или несчастью, но кипучего волюнтариста партийные диадохи вскоре, сговорившись между собой, сковырнули с самой вершины власти и отправили на заслуженную пенсию, а обещанный им коммунизм летучей тенью отлетел в невидимую даль. Только не намерен я об этом здесь размышлять, поскольку книга о другом. Также не буду размышлять и описывать, когда и каким образом забрёл в его лысую голову долго бродивший призрак коммунизма, поскольку об этой его причуде ничего не знал тогда и не знаю сейчас. Но вот как этот призрак неожиданно из его головы выскочил этаким лукавым чёртиком, хорошо помню. Поэтому очень даже грустно, что первое памятное двадцатилетие оказалось так неожиданно оборванным, несостоявшимся, как и все планы, связанные со строительством светлого будущего. Скверно получилось, но советские граждане так и не дождались тогда вдоволь вкусить обещанной халявы, хотя бы от полкоммунизма, и по давнишней привычке рукавом утёрлись.

Вообще с призраком коммунизма в те далёкие времена происходили какие-то непонятные странности. И в первый раз, и во второй, будто зная верный путь, этот бродячий призрак безошибочно чаще забредал только в лысые головы, и первой лысой голове каким-то образом удалось в ту пору замутить сознание своего измождённого нищетой народа, сманить его покорно следовать за ним в загадочное светлое будущее. И тот, сбитый с толку, поплёлся за ним, да и заблудился, не к ночи будет сказано. И до сей поры с руганью блудит в поисках верного пути, и, похоже, надеется встретить верноподданного россиянина из крестьянского рода-племени, похожего на Ивана Сусанина. Да надо бы им знать, не скоро сыщут наджниго и преданного Отечеству. Все же помнят с детских лет, что завёл тогда чужеземцев Иван в гибельную глухомань для того, чтобы неповадно было им по чужой земле шастать. А нам то то зачем эта морока? Историю своего отечества нам следовало бы хорошо знать, чтобы в потёмках не блудить, когда беда пристигнет. Это намёк со смыслом.