Борис Соколов - Невидимый фронт Второй мировой. Мифы и реальность

После выхода из тюрьмы Кузнецов был направлен в Сыктывкар в распоряжение нового наркома внутренних дел Коми АССР Михаила Ивановича Журавлёва. Заодно получил и новый псевдоним – «Колонист». Николай Иванович, как специалист, помог Журавлёву выполнить приказ Москвы об упорядочении лесозаготовок на Северном Урале и заслужил от него благодарность. И Михаил Иванович помог Кузнецову перебраться в Москву.

Об обстоятельствах этого перевода несколько десятилетий спустя журналисту Теодору Кирилловичу Гладкову рассказывал бывший генерал-лейтенант госбезопасности Леонид Федорович Райхман, в 1938 году – начальник отделения в отделе контрразведки Главного управления Госбезопасности НКВД СССР: «Журавлёв мне часто звонил, советовался по некоторым вопросам, поэтому я не удивился его очередному звонку, кажется, в середине 1938 года:

– Леонид Федорович, – сказал Журавлёв после обычных приветствий, – тут у меня есть на примете один человек, еще молодой, наш негласный сотрудник. Очень одаренная личность. Я убежден, что его надо использовать в Центре, у нас ему просто нечего делать.

– Кто он? – спросил я.

– Специалист по лесному делу. Честный, умный, волевой, энергичный, инициативный. И с поразительными лингвистическими способностями. Прекрасно владеет немецким, знает эсперанто и польский. За несколько месяцев изучил коми-пермяцкий язык настолько, что его в Кудымкаре за своего принимали…

Предложение меня заинтересовало. Я понимал, что без серьезных оснований Журавлёв никого рекомендовать не станет. А у нас в последние годы погибло множество опытных, не липовых, а настоящих контрразведчиков и разведчиков. Некоторые линии и объекты были попросту оголены или обслуживались случайными людьми.

– Посылай, – сказал я Михаилу Ивановичу. – Пусть позвонит мне домой.

Прошло несколько дней, и в моей квартире на улице Горького раздался телефонный звонок: Кузнецов. Надо же было так случиться, что в это самое время у меня в гостях был старый товарищ и коллега, только что вернувшийся из продолжительной командировки в Германию, где работал с нелегальных позиций. Я выразительно посмотрел на него, а в трубку сказал:

– Товарищ Кузнецов, сейчас с вами будут говорить по-немецки.

Мой друг побеседовал с Кузнецовым несколько минут на общие темы, потом вернул мне трубку и, прикрыв микрофон ладонью, сказал удивленно:

– Говорит как исконный берлинец.

Позднее я узнал, что Кузнецов свободно владел пятью или шестью диалектами немецкого языка, кроме того, умел говорить в случае надобности по-русски с немецким акцентом.»

Райхман оставил нам и подробный портрет Кузнецова, увиденный глазами профессионального контрразведчика: «…Он пришел ко мне домой. Когда он только вступил на порог, я прямо-таки ахнул: ариец! Чистокровный ариец. Росту выше среднего, стройный, худощавый, но крепкий, блондин, нос прямой, глаза серо-голубые. Настоящий немец, но без этаких примет аристократического вырождения. И прекрасная выправка, словно у кадрового военного, и это – уральский лесовик!».

Леонид Федорович сразу понял, что сама судьба послала ему нежданный подарок: «Нам остро нужны были люди, способные активно противостоять немецкой агентуре в нашей стране, прежде всего в Москве. Мы затребовали из Свердловска личное дело „Колониста“, внимательно изучили его работу на Урале. Кузнецов оказался разведчиком прирожденным (правда то, чем Николай Иванович занимался на Урале и первое время после переезда в Москву, называют обычно словом гораздо менее благозвучным – стукач. – Б. С. ), что говорится, от бога. Как человек он мне тоже понравился. Я любил с ним разговаривать не только о делах, но и просто так, на отвлеченные темы. Помнится, я сказал ему: обрастайте связями.

И он стал заводить знакомства в среде людей, представляющих заведомый оперативный интерес для немецкой разведки».

Иными словами, Кузнецов входил в доверие к людям, преимущественно из числа интеллигенции, которых НКВД в чем-либо подозревало, и «освещал» их деятельность. многим это «освещение» реально могло стоить свободы, а то и жизни. Причем часто вся вина кузнецовских собеседников заключалась в неосторожных разговорах «на отвлеченные темы» с «чистокровным арийцем». Но Кузнецова готовили и для куда более серьезных дел.

Райхман утверждал: «Идеальным вариантом, конечно, было бы направить его (Кузнецова. – Б. С. ) на учебу в нашу школу (будущих разведчиков-нелегалов. – Б. С. ), по окончании которой он был бы аттестован по меньшей мере сержантом госбезопасности (офицерский чин, соответствовавший армейскому лейтенанту. – Б. С. ), зачислен в какое-нибудь подразделение в центральном аппарате и начал службу. Но мешали два обстоятельства. Во-первых, учеба в нашей школе, как и в обычном военном училище, занимала продолжительное время, а нам нужен был работник, который приступил бы к работе немедленно (из-за нараставшей угрозы возникновения войны в Европе. – Б. С. )… Второе обстоятельство – несколько щепетильного свойства. Зачислению в нашу школу или на курсы предшествовала длительная процедура изучения кандидата не только с деловых и моральных позиций, но и с точки зрения его анкетной чистоты. Тут наши отделы кадров были беспощадны, а у Кузнецова в прошлом – сомнительное социальное происхождение, по некоторым сведениям отец то ли кулак, то ли белогвардеец, исключение из комсомола, судимость, наконец. Да с такой анкетой его не то что в школу бы не зачислили, глядишь, потребовали бы в третий раз арестовать…».