Николай Хохлов - Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова

– Начинайте, – шепнул кто-то сзади нас.

Никто ничего не начинал. В первом ряду слева я увидел Околовича, Поремского и их друзей. Фотографы сидели прямо на полу, целясь в меня громадными аппаратами. В углах стоял лес кинокамер и прожекторов.

– Да начинайте же, – взмолился кто-то сзади нас.

– Что начинать? – бросил я через плечо. – Кому начинать?

– Да вам, конечно. Речь начинайте. Вашу речь. Обращение к прессе.

Я повернулся. Сзади смотрели на меня несколько пар незнакомых глаз. Ни мистера X., ни американских разведчиков не было видно. Доказывать этим незнакомцам, что я, по плану, должен был только отвечать на вопросы, было невозможно. На меня смотрели глаза кинокамер, фотоаппаратов, глаза корреспондентов, глаза практически всего мира. Я подумал, что придется повторить в краткой форме свое обращение, записанное для Голоса Америки.

Едва я произнес первую фразу, с задних рядов закричали: «Громче, громче!». Я стал говорить громче, но сразу потерял естественность. Маламут так волновался, что никак не мог понять в первые несколько секунд, что я именно сказал. Пришлось повторить вполголоса. Немец-переводчик тоже поддался общей нервности и все перепутал. Я остановил его и поправил на немецком языке. В таком духе конференция продолжалась еще полчаса. Кое-как закончив пересказ своего обращения, я попросил, согласно плану, корреспондентов позвонить в Москву их коллегам. Был объявлен перерыв. Снова налетели фотографы. Один из них втиснул мне в руку гигантскую фотографию Яны.

– Подымите выше, – попросил он.

Я подумал, что он хочет скопировать фотографию, но, когда блеснула вспышка, вдруг понял, что меня сняли вместе с карточкой в дешевом театральном жесте.

– Еще раз, – попросил фотограф, – и выше, выше фотографию! Покажите рукой на ее лицо.

Я отрицательно покачал головой и положил фотографию на стол. Потом я должен был произносить на немецком языке, тоже экспромтом, перед кинокамерой и микрофоном обращение к немецкой прессе.

– Несколько слов для радиостанции Свободная Европа, – попросил кто-то сбоку.

– Скажите что-нибудь и сюда, в этот микрофон, – говорили какие-то другие голоса.

Я говорил, перетасовывая фразы из все того же, накануне разработанного обращения для Голоса Америки. Потом подошел Околович.

– Пожмите руки, – попросил кто-то.

Мы подали друг другу руку. Опять засверкали вспышки. Мне становилось не по себе. Когда стали фотографировать бесшумное оружие, разложенное на соседнем столе, ко мне подошла женщина в простеньком платье и шерстяном платке на голове.

– Я жена доктора Трушновича, – сказала она. – Хочу поблагодарить вас за ваш поступок и искренне пожелать, чтобы ваша жена была спасена.

Я отошел с ней в сторону и проговорил весь перерыв. Потом меня позвали обратно за стол. Тут только я заметил, что зал был полупустым. Корреспонденты ушли в фойе звонить своим редакциям. Начались вопросы. Их было немного, и оказались они довольно бледными. Видимо, западной прессе было не так уж легко уловить смысл истории с операцией «Рейн».

Конференция закончилась. Меня снова окружили охранники и провели сквозь задние двери к машине.

По дороге во Франкфурт я спросил у американцев, слышно ли что-нибудь из Москвы.

– Ну, что вы, – ответили они. – Так быстро не придет. Может быть, только к вечеру.

Но ни к вечеру, ни на следующий день вестей из Москвы не пришло. Газеты многих стран сообщили о моей пресс-конференции на разных языках и в разном освещении. В освещении, соответствующем сообразительности репортеров и политической окраске газет. Фантастических вымыслов обо мне было очень много. Особенно винить корреспондентов было нельзя. Пресс-релизы после «поправок» превратились в такую сумбурную «лапшу», что разобраться в них было нелегко. Да и вся пресс-конференция прошла слишком нервно и слишком путанно. Но газет я особенно не читал. Меня интересовало только одно: что произошло в Москве?

Я знал, что Яна была дома. Одна из английских газет, узнав адрес московской квартиры, где жила моя мать, позвонила туда прямо из Лондона. Разговор произошел типичный для невероятной наивности западной прессы, не умеющей делать скидку на особые условия жизни граждан СССР. Телефонистка в Москве, видимо, проверив по списку № Б-3-91-95 и увидев, что телефон принадлежит сотруднику МВД, – соединила. Ответила моя мать:

– Я слушаю…

– Это кто говорит? Мать капитана Хохлова?

Сотрудник лондонской газеты очень чисто говорил на русском языке.