Николай Хохлов - Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова

У меня пробегает холодок по сердцу. Глаза Околовича устремлены вперед, на дорогу. Рука его сжимает ручку скоростей, нога поставлена на газовую педаль. Что он будет делать, если я скажу «нет»? И есть ли, действительно, у меня такая возможность? Справа от меня – шорох. Я поворачиваю голову и вижу сквозь окно машины полы клетчатого пиджака и коричневый ремень с бронзовой пряжкой. Человек подошел уже совсем близко к машине. Я понимаю, что это – американец. Вереница мыслей молниеносно проносится через мою голову. Выскакивать из машины? Смешно и бесполезно. Кругом все, конечно, оцеплено. И мое бегство только даст им повод к аресту и бесцеремонному допросу. Сказать Околовичу: «Нет!»? Пожалуй, уже поздно. Нужно было реагировать быстрее… Я пожимаю плечами и говорю громко:

– Что же теперь поделаешь… Раз они уже здесь…

Открываю дверь и вылезаю, чтобы дать дорогу американцу. Мы оказываемся рядом. Он небольшого роста, на вид совсем молодой, в очках со светлой роговой оправой. На курносом мальчишеском лице с россыпью веснушек сияет дружелюбнейшая улыбка.

– Здрастфуйте… – говорит он и протягивает руку. Я пожимаю ее наскоро, но в глубине души все еще не могу решить, как же мне себя держать с «ними»…

Американец откидывает переднее сиденье. Я понимаю знак и пробираюсь на заднее сиденье. Американец садится впереди. Околович дает газ, и мы вырываемся вперед.

– Как пожифаете? Мое имя Поль, – полуоборачивается ко мне американец.

Я молчу, пытаясь сначала понять как следует, что произошло.

– Перфый улица влево… – говорит Поль Околовичу.

Тот мрачно молчит, тоже что-то, видимо, обдумывая.

– Мы с вами так и не познакомились? – раздается голос рядом со мной. – Моя фамилия Поремский.

Я машинально жму руку Поремскому и успеваю заметить через заднее окошко, как большая американская машина поворачивает с площади вслед за нами. В ней группа людей. Да… Бежать, конечно, было бесполезно. Ну, что ж, Николай… Инцидент, как говорят, исперчен. Попался ты в ловушку и при том довольно бесславно. Но какова же во всем этом роль Околовича? Как бы отвечая на мои мысли, Георгий Сергеевич говорит вдруг очень громко, ни к кому не обращаясь, но с ноткой возмущения в голосе:

– Хочу сказать только одно… Совсем не ожидал, что господа американцы так быстро подойдут. У нас уговор был другой…

Американец отвечает примиряющим тоном:

– Ну, какой разница… энд бесайдс… Мы не можем чересчур рисковать…

Он поворачивается ко мне все с той же добродушной улыбкой:

– Мы едем на наша квартира. Там спокойно. Вы не возражайт?

Говорит он почему-то с мягким немецким акцентом. Мой ответ ему, очевидно, не особенно важен, потому что он тут же возвращается к Околовичу:

– Сюда, сюда… немножечко направо.

Под ложечкой у меня сосет все тот же холодок. Что же вся эта история может собой представлять? Арест или попытку перетянуть на Запад? Попался я, конечно, по-глупому. Тринадцать лет работать в разведке и потом так снаивничать… Ведь какую карту получают теперь американцы против меня! Ну, и ладно… Пусть везут к себе на квартиру и пусть фотографируют. Работать на них я ведь все равно не буду. Подожди!.. Откуда у тебя это стандартное отношение к иностранцам? Почему, если американцы, так обязательно враги? Может быть, они и не собираются тебя вербовать? В конце концов, ты же сам обратился к ним за помощью… Ну, да, через Околовича. Но ты же видишь, что и сам Околович не был подготовлен к такому обороту. Чересчур рисковать они действительно не могут. Мало ли какие у них трудности и соображения… Ты требуешь доверия. Так попробуй сначала довериться сам. Ничего страшного пока не случилось. Советская разведка не сумела столкнуть тебя с честного пути. Не столкнут и американцы. Они, может быть, даже и не собираются сталкивать… Главное – оставить себе путь назад. Да, теперь этот путь более проблематичен, чем час тому назад. Но, с другой стороны, и друзей у тебя может прибавиться. А продавать Родину ты всегда можешь отказаться. Никто не может сделать тебя насильно предателем.

Машина крутит по улицам и останавливается у небольшого дома. Сзади подъезжает вторая, из нее кто-то выскакивает и идет мимо нас к подъезду. Поль поворачивается ко мне:

– Так мы пойдем?

К крыльцу ведут несколько ступенек. Дверь придерживает человек в светлом костюме. Борт пиджака приоткрылся, и на белом крахмале рубашки виден холщевый ремешок. Наверное, лямка от пистолетной кобуры. Еще один человек такого же вида прислонился к стене в углу передней. В комнатах скудная казенная обстановка. Пыль и запущенность такая же, как и в конспиративных квартирах советской разведки в Карлсхорсте. В кабинете квартиры нас ждут двое. Очевидно, тоже американцы. Они поднимаются с дивана и здороваются все с теми же, моментально появляющимися и так же легко исчезающими улыбками. Мы рассаживаемся. Поль опускается в кресло на другом конце комнаты и, дернув брючину вверх, высоко закидывает ногу на ногу. Я сажусь на диван рядом с американцами и несколько секунд рассеянно разглядываю царапины на подошве ботинка Поля. Наступает общее серьезное молчание. Ждут, очевидно, что заговорю я. А у меня странное, тормозящее ощущение, что говорить будто не о чем. Просить их помощи? На каком основании? Вроде милости? Не хочу… Предлагать что-то взамен? Что? К какому-либо торгу с иностранцами я совсем не готов… И разве можно вообще выторговывать человечность и помощь ближнему…