Николай Хохлов - Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова

Яна опять рассеянно кивнула. Я понимал, что она не хотела ни спорить со мной, ни комментировать мои надежды.

– Часы! – вспомнил я. – Твои часы… Где они? Чуть не забыл…

Стальные автоматические часы швейцарской марки, которые я привез Яне в 1951 году, успели уже испортиться. Вчера я сказал Яне, что возьму часы с собой, отдам опытному часовщику в Вене и захвачу потом на обратном пути в Москву.

Яна подняла на меня глаза, и я увидел, сколько противоречия было между их выражением и слабой полуулыбкой на ее лице:

– Оставь, Коля. Стоит ли тебе возиться с ними?

И тут же добавила:

– Зачем? Я и так верю, что ты вернешься.

Полуулыбка исчезла, и углы ее рта дрогнули. Я пошел к буфету и разыскал коробочку с часами.

– Нет, я их возьму, Яна. Может быть, это моя последняя поездка за границу. Здесь их не починят.

Я продолжал, укладывая коробочку в карман чемодана:

– Все карты у меня в руках. Я полностью контролирую операцию. В крайнем случае, если увижу, что идти к нему сложно, просто вернусь и все. Никто не будет требовать от меня невозможного.

– Ты не забудь теплый шарф, – сказала Яна. – Я специально не уложила его. Наверху будет, наверное, очень холодно.

В дверь постучали. Яна прикусила губу. Я пошел открывать. На пороге стояла Иванова, кутаясь в свою коричневую цигейку.

– Ну и мороз, – сказала она, входя в коридор. – Вот ваши документы и билеты.

Иванова протянула мне желтый пакет. Пока я рассматривал командировочное удостоверение, пропуск через границу и билеты на гражданский самолет, она присела на край сундука и продолжала:

– Нам нужно еще заехать в министерство за пакетом для Окуня. До Внукова добираться минут сорок. И приехать туда мы должны за час до отлета.

Иванова скользнула взглядом по моему лицу, увидела краем глаза фигуру Яны за столом и вдруг заспешила:

– Я пойду лучше в машину. У нас печка там включена. Вы не торопитесь. Есть еще в запасе минут пятнадцать-двадцать…

Мне показалось, что по ее лицу пролетело что-то похожее на сочувствие. Она отвела взгляд, запахнула цигейку и, сутулясь больше обычного, ушла на улицу.

Дверь захлопнулась за Ивановой. Я обнял Яну, бросившуюся ко мне. Мы пошли к сыну. Молча постояв у его кровати минут пять, мы ушли обратно в столовую. Говорить мы опять ничего не могли. Когда Яна сняла с вешалки мое пальто, я начал вдруг повторять машинально, убеждающим тоном: «Я вернусь… я очень скоро вернусь…» Она кивала и пыталась улыбаться. Но по щекам у нее уже текли слезы. Мы остановились на пороге. Яна осталась в раме двери. Яркий свет из нашего коридора бил сзади в ее растрепавшиеся волосы. Тусклый отсвет лампы из вестибюля падал на ее мокрые щеки и побелевшие пальцы рук, сжавшие узел халатных завязок. На глазах была тень, но в долю секунды я смог прочитать в них то, что мы не сумели сказать друг другу в это последнее утро. Неужели в самом деле последнее? Я отрицательно мотнул головой и сказал громко: «Два-три месяца, не больше…» Она заставила себя еще раз улыбнуться и утвердительно кивнуть.

На дворе было темно. Снег скрипел под ногами. Сквозь туннель ворот маячил призрак машины и доносился шум работающего мотора. Я еще раз оглянулся. Дом был погружен в темноту. Только внизу, слева, у самой земли, светилось наше окно. В нем на холщевой занавеске виднелся силуэт Яны.

Держась рукой за подоконник, она прислушивалась к моим удаляющимся шагам.

Дверь в мой номер была полуоткрыта. Пансионная горничная только что закончила убирать комнату. Увидев, что я иду по коридору, она спела протяжное «гу-утен а-абенд» и ушла в другое крыло этажа. Я повернул внутреннюю задвижку и лег на кровать, не раздеваясь. Сквозь оконные занавески просвечивали первые бледные звезды. Шестой час. Вторые сутки, как я во Франкфурте.

Швейцарский журнал снова лежит на ночном столике. Я купил его вчера в Базеле, привез в кармане пальто в Германию и сегодня утром выбросил в мусорную корзину. Уборщица, очевидно, выложила его обратно на тумбочку. Не осталось ли в нем чего-нибудь непрочитанного?

На последней странице гороскоп на эту неделю. Сегодня четверг, восемнадцатое февраля. Судя по журналу, день безразличный и ничем не примечательный. А для субботы, 20-го числа, в рубрике моего созвездия написано: «День важных решений. Возможный поворот в судьбе». Может быть, пойти к нему в субботу?

Я подымаюсь с кровати и иду к окну. Незамазанные рамы открываются легко. Внизу, слабо освещенный редкими огнями, раскинулся чужой город. Где-то там, на восточной окраине, живет Околович. Наши пути скрестились. Нет, ждать не надо. Преодолев тысячи километров, множество границ, преодолев собственную человеческую слабость, я не должен медлить перед последним рывком…