Вернер Штиллер - Агент. Моя жизнь в трёх разведках

Но можно было заработать еще больше. В ГДР был ежемесячный журнал под названием «Магацин», в котором кроме развлекательного чтива каждый номер печаталась как минимум одна фотография обнаженных девушек. Нет, ничего непристойного, просто голые женщины. Но я прекрасно понимал сексуальный голод живших по — монашески в казармах советских солдат, ведь не зря они меня частенько спрашивали: «Сестра трах? Трах?» Потому как только мой шурин откладывал прочитанный журнал в сторону, я аккуратно вырезал листок с изображением в стиле «ню» и предлагал его по самой высокой цене. Один солдат даже снял свои часы с руки ради этой картинки.

Мои экономические отношения с Советской властью развивались великолепно и продолжались даже некоторое время после окончания школы. С 1966 года я изучал физику в университете в Лейпциге. 30 километров от дома до университета я проезжал на мотороллере, которому требовалось около четырех литров бензина на 100 км. Литр бензина стоил в ГДР 1,50 марки. Маленькую карманную бутылку водки можно было купить за 3,50 марки. Как только мои советские друзья замечали у меня такую бутылочку, они тут же вытаскивали небольшой шланг и вставляли один его конец в бак своего грузовика (военные автомобили того времени работали в основном еще на бензине, а не на дизельном топливе). А другой конец — после того, как я отсасывал немного бензина ртом — попадал в мой бак. Вскоре мой десятилитровый бачок был полон до краев. А ужасный вкус бензина во рту пропадал после первого глотка водки.

Всё это должно было происходить тайно, потому что частная торговля такого рода была в ГДР, разумеется, запрещена, как, впрочем, высмеивалась и осуждалась любая «тяга к наживе». Я быстро научился быть внимательным, вовремя замечать что‑то подозрительное и прятаться в случае опасности. При этом меня это все совсем не волновало, наоборот, я проворачивал такие дела очень спокойно и расслабленно, как нечто само собой разумеющееся. Я совершенно не испытывал паники. У меня было внутреннее спокойствие, которое и в будущем помогало мне сравнительно хладнокровно справляться с необычными ситуациями.

Во время первых четырех семестров в университете всем студентам приходилось пройти курс допризывной военной подготовки, состоявший в основном из маршировки. Но строевая подготовка, с ее хождением в ногу, поворотами, стойкой «смирно» по приказу какого‑то придурка — всё это было мне совсем не по душе. Во время моего обучения нашим «отделением» из десяти человек командовала одна студентка, которую предварительно в лагере за несколько недель обучили на инструктора. Потому она свои первые занятия воспринимала очень серьезно. Она муштровала нас изо всех сил, и с таким громким рычанием, что ее лицо сильно краснело — а с этим ее свойством я был знаком по совсем другому поводу. Кроме того, у нее очень учащалось дыхание. Для меня это был знак, чтобы заметно уменьшить свое рвение и начать делать все в медленном темпе. Я все рассчитал правильно. Сначала последовала специальная муштра третьей степени, а потом уже очень специфические индивидуальные занятия. Ну, вот тогда я полностью переходил к делу. Ее лицо заметно краснело, дыхание учащалось. Вышла ли из нее в будущем хорошая преподавательница, этого я не знаю, мы больше никогда не встречались.

Я в принципе ничего не имел против военного дела, но преподавать его нужно было умно и интересно. Тупо, с отключенным мозгом, повиноваться другим — это было мне противно и противоречило моей сущности. После допризывной подготовки желание сделать военную карьеру исчезло у меня раз и навсегда. Совсем иначе относился я к разведывательной деятельности, тем более, что она открывала возможность время от времени открывать окно в широкий мир. На втором курсе я вступил в СЕПГ, так как это было обязательным для успешной карьеры, и потому я не удивился, когда незадолго до окончания учебы на меня вышло Министерство государственной безопасности. В 1970 году я стал его неофициальным сотрудником (агентом).

Оглядываясь назад, я думаю, что на это меня подвигла в первую очередь жажда приключений, и уж точно не идеологическая преданность. Мне прекрасно видны были противоречия между идеалами и действительностью реального социализма, недостатки в экономике были прямо у меня перед глазами, а отсутствие демократии можно было чуть ли не пощупать руками. Я сам на выборах в моем родном городке видел, как водили рукой нашей тяжелобольной соседки, которая была практически без сознания, чтобы добиться стопроцентной поддержки на голосовании спущенных свыше кандидатов от Национального фронта. На период формирования моего политического самосознания припала, к тому же, насильственная коллективизация сельского хозяйства, в ходе которой крестьян правдами и неправдами заставляли «добровольно» вступать в сельскохозяйственные производственные кооперативы. Не говоря уже о культе личности, сначала вокруг Сталина, а потом вокруг Вальтера Ульбрихта, именем которого уже при жизни называли фабрики и стадионы, и который глядел на нас с каждой почтовой марки.