Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Во всех государствах континентальной Европы на подъеме находился социализм, начался упадок либерализма. Бунт женщин против узаконенной дискриминации набирал обороты, особенно в Британии. По всей Европе с 1890 по 1912 год реальная заработная плата выросла почти на 50 %, снизилась детская смертность и значительно улучшилось питание. Однако, несмотря на такой прогресс (или как раз из-за него, если принять постулат де Токвиля о том, что нужда перестает быть терпимой, когда не распространяется повсеместно), десятки миллионов рабочих возмущались несправедливостью общественного устройства. Промышленную сферу в России, Франции, Германии и Британии парализовали стачки и забастовки, иногда довольно жестокие, сеющие тревогу и даже ужас в правящих кругах. В 1905 году Россия пережила свою первую крупную революцию. Германия сменила Францию и Россию в статусе самого вероятного врага Британии. Доля Британии – первой страны, вступившей на путь индустриализации, – в мировом производстве сократилась с 1/3 в 1870 году до 1/7 в 1913 году.

Все это произошло за короткие 13–14 лет. Политик и социолог Чарльз Мастерман в 1909 году размышлял о том, «расцветет ли цивилизация пышным цветом… или осыплется увядшими листьями и поблекшим золотом… ждут ли нас новые потрясения и беспорядки или перед нами вдруг распахнутся врата в невообразимое блаженство» {19}. Австрийский писатель Карл фон Ланг писал в начале 1914 года: «Что-то надвигается, но, когда оно начнется, предсказать невозможно. Быть может, нас ждут еще несколько мирных лет, однако с такой же вероятностью гром может грянуть уже сегодня» {20}.

Стоит ли удивляться, что чопорным государственным мужам Европы нелегко было приспособиться к требованиям так стремительно наступившей новой эпохи, к возросшим скоростям средств сообщения, изменившим уклад общества, а также к увеличению поражающей силы военного арсенала, осознаваемому лишь немногими. Дворцовая дипломатия и коронованные волей слепой судьбы особы пасовали перед задачами века моторов и электричества. Как писал в 1930 году Уинстон Черчилль: «Почти все, что меня приучили считать незыблемым и постоянным, рухнуло. Все, что я привык считать невозможным, сбылось» {21}.

С 1815 по 1870 год Россия, Пруссия, Австрия и Франция обладали примерно одинаковым весом на мировой арене, и все они отставали от Британии. Затем вперед вырвалась новая Германия, завоевав статус самого успешного из государств континентальной Европы. Она лидировала почти в каждой промышленной отрасли – от фармацевтики до автомобильных технологий, а также выступала первопроходцем в социальной сфере – страхование здоровья и пенсионные программы. Некоторые британские ура-патриоты по-прежнему полагали, будто многочисленные колонии гарантируют их маленькой стране верхнюю ступень мировой иерархии, однако объективные оценки экономистов отводили Британии в области производства и торговли лишь третье место после Америки и Германии, отдавая четвертое Франции. Все крупные державы стремились умножить свои территориальные владения и мощь. Существующее положение дел устраивало лишь Британию и Францию, успевших удовлетворить свои имперские амбиции.

Остальные негодовали. В мае 1912 года британский военный атташе в Берлине подполковник Алик Рассел с тревогой отмечал зреющее недовольство. «В душе немцев, – писал он, – закипает обида за подмоченную репутацию армии фатерланда, раздражение на французскую заносчивость и явная неприязнь к нам». В результате «возникают настроения, способные в тот момент, когда будет решаться вопрос – мир или война, склонить чашу весов в определенную сторону» {22}. Озабоченность Рассела нестабильностью Германии, иногда доходящей до истерии, прослеживалась во всех его донесениях и за следующие два года только усилилась.

И все же, вопреки опасениям соседей, далеко не все немцы были настроены воинственно. Страна стояла на пороге конституционного кризиса. Преобладающая в рейхстаге социал-демократическая партия (в Германии социалистическое движение было самым развитым в мире) решительно выступала против войны. В начале 1914 года британский военно-морской атташе удивлялся низкой посещаемости заседаний по военно-морским проблемам в рейхстаге – набиралось всего 20–50 депутатов, да и те во время выступлений отвлекались и шушукались о своем {23}. Рабочий класс был бесконечно далек от правительства, состоящего из консервативных министров, назначаемых в соответствии с личными симпатиями кайзера.