Павел Кренев - Дедушко Павлин

Мимо тешшиного дома

Я без шуток не хожу...

Но на «госьбах» такие «штучки» проходят на «ура». Дед это понимает и под одобрительный хохот мужиков и визг пляшущих баб продолжает свое сольное выступление. Вот уже в круг вступили и самые «труднозаводимые» мужики. Наяривает и выламывается в неведомых музыкальных выкрутасах гармошка, прыгает на коленях у дедушки Павлина. По лицу гармониста течет пот, он трясет редкими седыми волосами и хриплым усталым голосом выкрикивает все новые куплеты... Гуляет «госьба». Односельчане справляют Митрохины именины.

Я кручусь где-нибудь поблизости и терпеливо жду дедушку: надо проводить его домой. В иной компании бывает у него и «перебор», и тогда одному попадать домой ему трудновато. Да и без этого я бы ждал его. С ним мне всегда хорошо и интересно...

Чтобы убить время, ставлю в проулок чурбачок и кидаю в него комьями земли, рыскаю глазами: не появится ли в пределах досягаемости чья-нибудь кошка или даже собака, не очень бы только крупная, чтобы «зафитилить» и по ним — по живой-то мишени интереснее. На деревню спускается потихоньку серенький летний вечер.

Вот гармошка из последних сил звякает, смолкает топот пляски, и я вздыхаю облегченно: дедушко Павлин скоро выйдет. Он никогда не сидит долго после «заводки», устает, наверно, очень.

«Вот ктой-то с горочки спустился...» — затягивает бас, его тут же подхватывают. Пошли песни. Дед, получивший порцию неминуемых восторгов («От отчебучил Павлин Иванович!»), выпивает сейчас, должно быть, с важным видом чарочку «на последнюю ногу», крутит усы и потихоньку собирается... Он свое дело сделал. Вот-вот выйдет...

И впрямь. В сенях слышатся голоса, возня... Там Митроха, ошалелый от привалившего счастья, от небывалого успеха устроенной в его доме «госьбы», сыплет дедушке благодарности: «Уважил, Павлин Иванович, от уважил, любушка!.. Я завсегда...»

Открывается наконец входная дверь, и дедушко Павлин, весь довольнешенький, раскрасневшийся, появляется на крыльце. Он напяливает кепку и притоптывает ногой, отдышивается. Потом видит меня и, будто мое появление тут крайне неожиданно, восклицает:

— Пашко, ты-то откуль взялся?

— Тебя жду, дедушко.

Я знаю, что для него сцена эта желанна и он всегда со старанием разыгрывает свое удивление, хотя ему приятно, конечно, что я его жду всякий раз. Потому что дедушко Павлин меня любит, как люблю его и я.

— Дак поздно ведь уже. Батько-то ремнем не ожедернет?

— Не-е,— отвечаю уверенно,— не ожедернет! Счас ведь каникулы, а я сказал, что пошел к вам в гости.

Наши с дедушкой Павлином дома стоят рядом. Он живет там с бабушкой Анисьей Петровной, и я в гости к ним бегаю часто.

По дороге дед долго еще отходит от своего триумфа и возбужденно, разгоряченно восклицает:

— Показал, едрена корень, как надо-то! А то расселись, как молчуны каки. Раньше-то не та-ак!..

Особенно радует дедушку реакция гостей на его выступления.

— А Степан-то Матвеич мне и... — слышь, Пашко? — Степан-то Матвеич мне говорит: «Ты, говорит, Павлин Иванович, молодых-то ишшо всех обыграешь. Куды, говорит, до тебя молодым-то!»

Идем мы с дедушкой Павлином вдоль деревни по самому берегу моря. Мелкие волны легонько шлепают о твердый песок и силятся добежать до наших ног. Я бы не прочь, конечно, но сейчас нельзя, я веду дедушку подальше от воды. Ему опасно в сырость, у него ноги старые. Он положил руку на мое плечо и тихонько на него опирается, чтобы я знал, что не зря дожидался, что я его помощник.

Напротив наших домов дедушко говорит:

— Давай, Паша, посидим манешенько. Чего-то в тягость по песку ходить стало.

И мы садимся на бревнышко и глядим на море.

Над нами раскинул бескрайние сероватые крылья дивный вечер первой половины северного лета, долгий и тихий. Ленивый, легкокрылый, чуточку знобкий ветер шелестит по матовой воде, будто гладит ее поверхность, отчего море, дремотное, разомлевшее за день, довольно урчит на мелких прибойных камушках. Мы сидим и смотрим, как прямо перед нами из моря вылезает и стряхивает брызги огромная безрогая спелая луна. Вот она уже висит над водой, безмятежная, умытая, ядреная, и багрово отсвечивает, как начищенный медный таз. Дедушко Павлин всматривается в луну внимательно, словно в зеркало, блаженно щурит маленькие свои старческие глаза и поглаживает ус.

— От уже благодать-то, Павлушко,— шепчет он умиленно.— Эк расфорсилась тишинка.

Воздух напоен запахами выброшенных морем на берег водорослей, ракушек, звезд, солью и горечью воды — запахами моря. Дедушко вдыхает его глубоко, как затяжки любимых им цигарок. Вдруг я слышу, как он всхлипывает.