Михаил Попов: Идея

За спинами женщин появился молодой мужчина, нет, парень, лет восемнадцати.

— Хорошо, что вы пришли. — С явным облегчением сказал он.

— Мама! — Крикнул я, и, почуяв, что ответа не получу, решительно шагнул внутрь, раздвигая руками непонятных женщин, рванулся внутрь. Парень сам отскочил с моей дороги. В маминой комнате никого не было. И был раскрыт старый платяной шкаф, и из него вывернуты его матерчатые внутренности. Обувь, старые простыни, по–душка без наволочки. Сумка со старыми бумажками, письмами. Все–таки наверно, во–ры! Я резко обернулся и схватил парня за предплечье, он виновато улыбался, явно не собираясь никак сопротивляться.

— Где она?!

— Нас попросил Арсений Васильевич….

— Какой Арсений Васильевич! Что ты несешь. Что тут происходит?!

Тут сбоку влезла в нервный наш разговор влезла молодая, и затараторила с огромной скоростью.

— Вы, конечно, извините, я не хотела, но так получилось.

— Кто вы такие?!

— Вы, знаете, это фрау Ремер.

— Какая фрау Ремер? Причем здесь фрау Ремер?!

Старушка радостно и бодро закивала седой, хорошо завитой головой, подтверждая, что она фрау Ремер, и даже выказывая радость по поводу своего здесь присутствия.

Я посмотрел на парня, на старуху, прошел по коридору, во вторую комнату, в третью, на кухню. Остановился в дверях кухни, развернулся и проревел, глядя на этих странных троих:

— Где моя мать?!

На что молоденькая девица тут же ответила.

— Мы ее тоже ищем. Вот Фрау Ремер специально приехала. Специально, чтобы… у нее письмо.

— Какое еще письмо?

Наконец, я сообразил, что седая старушка — немка, а эта молодая, говорливая, при ней, наверное, переводчица. Вот она ей что–то прошептала на ухо, и старуха полезла в сумочку, и охотно извлекла на свет сложенный вдвое лист бумаги. Но тут вмешал–ся парень.

— Нас попросил Арсений Васильевич, вы его знаете Ногин.

— Не знаю я никакого Ногина.

— Вот посмотрите, — переводчица совала мне листок в руки, — посмотрите. Фрау Ремер получила это письмо.

Я зачем–то взял листок в руки.

— Арсений Васильевич попросил нам помочь Идее Алексеевне.

— Да, да, письмо от Идеи Алексеевны. Посмотрите, это ее рука?

Я развернул лист, и сразу узнал крупные округлые буквы маминого почерка, текст был написан не по–русски, но в почерке ошибиться было невозможно.

— Арсений Васильевич сказал, что Идею Алексеевну по ошибке заперли.

Меня мелко затошнило от этих слов.

Переводчица выхватила листок из моих рук.

— Письмо написано вроде бы по–немецки, но далеко не все слова можно понять. Только отдельные, даже меньшинство. Фрау Ремер купила тур в Москву, и попросила меня помочь ей отвезти ее, на конверте, по адресу.

— Идея Алексеевна позвонила Арсению Васильевичу, что ей срочно нужно к врачу, у нее же диабет, вы же знаете!

— Знаю.

— Это же нельзя без лекарств, может быть очень плохо. А вы забыли, и закрыли…

— Фрау Ремер хотела узнать, что же в этом письме. У нее все мысли были этим заняты. Два года. Она понимает только отдельные слова. Очень тяжелые слова, очень, даже можно сказать, нехорошие слова: «Без объявления», «фашисты», «убийцы», «го–рода и села», «огонь, кровь», «Красная армия», «смерть оккупантам!», «уничтожили!» «победа!».

— Когда мы пришли, Идея Алексеевна сказала, через дверь, что надо сломать замок, и Арсений Васильевич нам тоже сказал, что надо сломать.

Я сел на стул посреди маминой комнаты.

— Так это тот Ногин, который Ногин? Коммунист?

— Отец фрау Ремер не был фашистом, и сама фрау Ремер не была в «Гитлерюгенд». Она от всей души посылала посылку.

От всей этой словесной мути, наползавшей на меня, хотелось завыть, чтобы хоть как–то прояснить голову, я ею помотал. На глаза мне снова попался шкаф с вывернутыми внутренностями. Я вскочил и снова схватил парня за плечо.

— Меня зовут Анатолий. — Зачем–то объявил он.

— Где она?

— Идея Алексеевна? — Переспросил понятливый друг полковника Ногина.

— Да, да, Идея Алексеевна, где она?!

И тут неожиданно прорезался голос немецкой туристки не членки «Гитлерюгенда». Она оскалила слишком хорошо оснащенный зубами рот, и оттуда донеслось.

— Я, я, Иди, Иди. Гитлер капут.

— Так она в поликлинике. У врача. Я же говорил. И Сашка с ней. Петраков.

— Понятно. Слушай, ты присмотри тут, Анатолий, я побегу, хоть там и Петраков.

— Послушайте! — Крикнула мне вслед переводчица.

Я выскочил из дому. Стройности в мыслях было мало. Я нервно хрюкал от этой гомерической истории с любопытной немкой, и восхищался изворотливостью своей якобы ополоумевшей мамочки. Ну, не блестящую ли операцию провернула старушка! А полковник, может, он в сговоре со своей преемницей? Союз склеротиков. Или она его обманула напускной нормальностью?