Мне почему-то запомнился яркий, модный и, по всей видимости, дорогой галстук, стягивающий обтрёпанный ворот застиранной рубашки. Верхняя расстёгнутая пуговица висела на остатке нитки и колыхалась при каждом движении плохо выбритого острого серого кадыка. Глаза нестарого ещё мужчины поражали своей пустотой. Тусклые, как будто выгоревшие на солнце, белесые и водянистые, они совсем ничего не выражали и казались мёртвыми. Впрочем, и морщинистое, испитое, с впалыми щеками лицо пассажира своей неподвижностью походило на сделанную из папье-маше маску.
За стойкой священнодействовала симпатичная, румяная и улыбчивая, хотя, на мой взгляд, и несколько полноватая буфетчица. Вот она последовательно выставила на буфетную стойку две бутылки пива, сваренное вкрутую яйцо на тарелочке и какую-то рыбу.
Отсчитав сдачу мужчине, обратила взгляд к следующей покупательнице. Мужчина не сдвинулся с места, глаза его, как и прежде, ничего не выражали.
— Вам что-нибудь ещё? — нервно тряхнула шестимесячной завивкой буфетчица.
— Сдачу, — голос покупателя был тих и бесстрастен.
— Так вот же сдача с пяти рублей, — она назвала сумму.
— Я вам дал пятьдесят, — ни одна морщинка не дрогнула на испитом лице пассажира, а его железные зубы сквозь приоткрывшиеся тонкие бескровные губы вежливо улыбались.
Очередь оживилась. После «хрущёвской» денежной реформы пятьдесят рублей «новыми» считались немалыми деньгами. К примеру, стипендия успевающего по всем предметам учащегося техникума составляла двадцатку, а билет в фирменном поезде через всю страну — чуть больше сотни.
— Да у меня и денег-то таких нет. Я только что открылась. Смотрите сами! — женщина, накаляясь, резко выдвинула из-под кассы ящичек с деньгами.
— Я вам дал пятьдесят рублей одной бумажкой, вот гражданки подтвердят, — покупатель обернулся к стоящим в очереди покупательницам.
Очередь опустила глаза…
С одной стороны, никому не верилось, что у этого облезлого кота водились деньги, с другой — у советских граждан было твёрдое убеждение, что все работники прилавка — жулики. И поэтому красномордая, в пергидрольных кудряшках и золотых серёжках торгашка сочувствия ни у кого не вызывала. Где-то в хвосте очереди пассажирка стала довольно громко рассказывать о том, как её обсчитали три года тому назад в магазине на семнадцать копеек. Ближайшие к прилавку покупатели заворчали:
— Давайте быстрее, сколько можно копаться!
Опытная буфетчица, быстро оценив ситуацию, достала из-под прилавка завязанные в носовой платок деньги, отсчитала мужчине сдачу уже с пятидесяти рублей и, промокнув слёзы этим же платком, рявкнула следующему покупателю:
— Ну, что вам, говорите быстрее!
Лицо женщины стало злым и некрасивым…
Так хотелось взять этого старого мошенника за шкирку. Еле сдерживался… А потом устало подумал: «Зачем? Мне что, больше всех надо? Каждый за себя!»
И вспомнил маму… Опять не позвонил.
* * *
Перелёт из Читы в Хабаровск я, признаюсь честно, проспал как сурок. Сказались бессонная ночь в аэропорту, ожидание вылета, бесконечная процедура регистрации на рейс, затянувшаяся посадка в самолёт и нудное выруливание его на взлётную полосу. Едва самолёт, набрав высоту, вынырнул из облаков, солнце залило ярким светом пассажирский салон. Под нами расстилалась холмистая пелена, на вид такая плотная, что, казалось, ступи на неё, выдержит. На миг я поверил, что действительно создан «по образу и подобию Божьему», и мне подвластно всё! Захотел — и сделал! Сам! И в небо взлетел, и горы, если захочу, сверну!..
Но эйфория быстро сменилась усталостью. Солнце слепило глаза, ровный гул мотора и спокойный полёт убаюкали, веки стали тяжёлыми, глаза закрылись…
Неласково встречал чужака Хабаровск. Над тайгой разворачивался циклон. Облачность, боковой ветер, снегопад, плохая видимость — ничто не способствовало мягкой посадке.
Низкое, затянутое тёмно-серыми тучами небо давило. По расчищенной взлётно-посадочной полосе, серой среди окружающего её снега, мела позёмка.
«Ничего, ничего, ничего!.. — повторял я снова и снова, шагая сквозь метель к зданию аэровокзала. — Сели бы где-нибудь в Уссурийске, куковал бы ещё пару дней!». Первым делом, само собой разумеется, в кассу. Лучше бы — до Зонального! Если лететь через Южно-Сахалинск, придётся добираться до Николаевска поездом. Билеты были и — какое везение! — на утренний рейс.
Простояв полтора часа в очереди, я всё же сдал вещи в камеру хранения. В голове мелькнуло: «Позвонить бы домой, мама, наверное, с ума сходит. Совсем забыл! В Ленинграде — ночь: разбужу — испугаются. Ладно, завтра дам телеграмму прямо из Николаевска».
Читать дальше