Андриан Шульгин - Гримасы улицы

У подъезда встретили его ребята, взвинченные, сердитые.

— На вокзале не позволяют жить, только Наташу с Катюшкой оставляют. Как быть? — шипели в один голос.

— Подождите, не до вас тут. Чиво как шмели жужжите? Выгонют, в город перейдем, — не вечно же тута околачиваться станем.

— Катя захворала, — плаксиво шептал Сережка, ее брат. — В больницу возьмут, сказывали.

— Вот и хорошо, чиво нюнишь? Девять лет парню, а он все как баба мокрохвостая. К Иверской бы тебя, собаку, — там жалостливый народ, подают хорошо, — выругался Сашка и вбежал по ступенькам. Наташа, завидя его, воскликнула:

— Саша, ты пришел! А я думала, ты обманул, совсем ушел, думала; страшно было. Кушать, небось, хочешь? Вот хлеб, бери — я на пункте свежего получила, скушай, — уговаривала Наташа.

Но Сашка молча глядел то на нее, то на Катю, как будто что–то соображая. Ребята тоже молча стояли, привалившись к барьеру.

— Рвет, должно? — спокойно спросил Сашка.

— Захворала, скоро милиционер придет; сказал, в больницу отправят.

— И хорошо, — там ей тепло будет, а здесь–то што–холод, пропадет, — успокаивал он Наташу.

— Жалко, как своя она; все привыкли, тоска возьмет.

Время бежало, день был на исходе. Ребята рыскали по вокзалу и ныли сиплыми голосами. Некоторые из них собирались, оставляли собранное и опять уходили.

Только Наташа неспокойно укачивала Катюшу, которая, закрыв глаза, металась в жару и бредила. Порой начинала она тяжело стонать, — тогда становилось тяжело и досадно. Ребята молча переглядывались и, невольно отдаваясь тоске, задумывались.

— Тяжко ей, ишь как губы–то высохли, — заговорил Сашка. — Водицы бы ей, може, полегчает.

— Говорили, нельзя; хуже будет, — возразила Наташа.

— Дохтору отдадим, тама скоро выходится. — Сидевший в углу Сережка не выдержал и заревел. Слезы часто закапали с ресниц и покатились по грязным щекам, прокладывая дорожки. Голос прерывался и отрывисто выводил.

— А я ка–ак буду…

— Ну, погоди, сука бестолковый, я тебе зубы вычищу, — ворчал Сашка. Сколь раз тебе наказывал, не ори, а ты опять за свое взялся. Слышишь, гадюка!

— Не надо, Саша, Катя засыпать стала. Разбудите.

Ребята утихли.

— Гришку Сусликова сегодня встретил, — сын учителя он нашей деревни- успокаиваясь, заговорил Сашка. — Посмотрел я на него… Из дому один утяпал. В шляпе ходит и рубаха на шее ленточкой стянута, — прямо не узнаешь.

— Ну и пусть, чиво завидуешь. Может и мы поправимся, не хуже будем, — останавливала его Наташа.

— И не завидно, а так, за ребят обидно. У Сережки с Нюткой последний хлеб стянул и удрал, гадина. А тоже, смотри, в компанию метил. Ну я ему и ответил напрямик, — пусть помнит…

— Пи–ить хоцу, — простонала Катя.

— Антипка! Слышишь, непутевый, катись с бутылкой за водой, — небось, не оглох. Пока вам, чертям, не скажешь, сами не догадаетесь, — выругался Сашка.

— Сейчас, — крикнул парень и, перемахнув через барьер, затерялся в публике.

— Ну, а теперь и закусить можно. Колбаса где–то осталась, только вот, кажись, насчет хлеба плоховато. Надо ребят послать; на пункте, пожалуй, выдадут.

— Сходи сам, тебе лучше как–то, — сказала Наташа.

Сашка послушался ее, молча нахлобучил картуз и вышел. На эвакопункте стояли большие очереди, и ему в хвосте пришлось долго стоять. На улице начало уже темнеть, люди шумели, беспорядочно толкаясь к столу, вытягивали руки и гудели, как сердитое море тысячей голодных ртов.

— Куда прешь, сволочь. Не видишь, очередь, — взъелся Сашка на бабу. — Смотри, а то вот так я тебя пхну под…. Чертово рыло!

Маленькие дети лезли между ног и визжали как поросята, придавленные густым частоколом ног и грязных опорков. Каждый теперь помнил о себе, — до других нет дела. Все здесь равные, чувствовали они. Голод потушил жалость.

— Пропустите меня, вишь–те беременна, — голосила баба.

— А нам што! Своих вон куча, жрать просят, — не до тебя. Ты, гляди, и без того сырое перехватила, — ишь как разнесло. Не прись, говорю, а то вот суну кулаком, — лопнешь, косопузая, — ворчал Сашка.

Долго еще биться пришлось ему, но все же добрался, получил и на ребят выклянчил. Возвращался к Наташе радостный, бежал и ног под собой не чуял. Вот и он, барьер багажный, а вокруг него народ по–прежнему жмется, а за ним никого не видно. В левом углу кто–то бьется головой об асфальт, катается, закатываясь истерическим воплем. Это Сережка, а рядом, придерживая его рукой, сидел равнодушный Антипка.

— Где Наташа с Катюшкой, — спросил Сашка, озираясь кругом.