Дмитрий Притула: Поворот ключа

Передохнув, успокоив дыхание, Петр Андреевич заспешил дальше. А вдруг ее нет дома, все-таки осмелился подумать. На то, что она может быть не одна, смелости не хватило. Она должна быть дома, это точно. Только бы так.

А если ее нет, он сядет на ступеньки крыльца и будет ждать, пока не дождется.

Он свернул на Дегтярную улицу, ее рассекала глубокая канава, валялись водопроводные трубы. Петр Андреевич никого не встретил — улица пуста. Пуста была и узкая Колхозная улица.

Скорее, скорее, подстегнул себя Петр Андреевич, малость самая, триста, что ли, шагов. Еще чуть нажать, и он увидит Валю, а увидев, поймет, что все вокруг в полном порядке и что он спасся и на этот раз.

Над большим, в ухабах и ямах, пустырем уже вовсе посветлело — солнца еще видно не было, но оно уже угадывалось по рыжим пожарам на краю неба.

Каждый день Петр Андреевич ходит этим пустырем, но только сейчас вспомнил он, что именно здесь стоял гармонист, когда они брели с Валей в первый день знакомства. А уже прошло семь лет. Так пусть пройдет еще семь и ничего не изменится.

Пустырь упирался в глухую красную стену, и над ней виднелось слово «Лира» — в этом доме музыкальный магазин.

Он обогнул стену, вошел во двор дома, доспешил до среднего подъезда, и здесь, у крыльца, на мгновение остановился — он сейчас увидит Валю. Квартира спит, он всех разбудит, но что за беда такая, если ему этот звонок важнее, чем сон соседям Вали.

Так скорее, и кто-то словно толкнул его в спину, да с такой силой, что Петр Андреевич, споткнувшись о ступеньку, взлетел к звонку и, уже не раздумывая, четыре раза нажал звонок, и сердце его, испуганное, трепещущее, сдавившее горло сердце, четырежды взорвалось.

Вслед за звонком наступила тишина, не та тишина, что была до звонка — тишина сна, — но тишина испуга, настороженная тишина. Было понятно, что звонок услышан и квартира затаилась.

Раздался осторожный скрип, кто-то бегло прошуршал к двери и шепотом спросил:

— Кто там?

— Это я, — шепотом же ответил Петр Андреевич и не сдержался: — Да я же это, — и нетерпеливо дернул ручку.

— Вы? — растерянность и удивление. Он уже узнал голос Вали. — Вы подождите. — И уже испуганно: — Только не уходите.

— Да куда же я уйду? — удивился Петр Андреевич. — Здесь я.

Она снова ускользнула в комнату — за ключом, это понятно, — и вскоре вновь слышно было ее присутствие за дверью, все никак не могла попасть ключом в скважину, и Петр Андреевич подергал дверь — да когда же это, когда.

Дверь распахнулась. В дверях стояла Валя.

— Ты… ты, — говорил он, — не зябко ли тебе?

Она прижалась к нему, закрыв глаза, зубы стиснув, молча стояли они, привыкая друг к другу. Подбородком касался он ее лба. Зубами скрипел, чтобы смириться с долгожданным, невероятным счастьем — вот он здесь, с нею рядом.

— Вот и вы, — сказала Валя и погладила его лицо.

Он задержал ее руку, и, когда поцеловал ее ладонь, стало так спокойно, словно никогда и не было тревог — все тревоги схлынули, утишилось сердце. Сейчас в нем не было нетерпеливой страсти, нет, он согласен был всегда длить эту минуту — все по местам, все тихо и в полном порядке, он согласен был вечность целовать эту ладонь, смотреть на ее худое, в прежних и новых морщинках, может даже некрасивое, но для него-то самое прекрасное лицо. И теперь Петр Андреевич уверен был, что жизнь его дальнейшая будет течь ровно и беспечально, и время его — кольцо за кольцом — восстановилось полностью.

Пальцами чуть касался он ее худой шеи, так они и стояли в дверях коммунальной квартиры, счастливо улыбаясь тому, что нашли друг друга после долгой разлуки.

— И все спокойно, — сказал Петр. Андреевич. — Я теперь уверен — все будет хорошо. А больше не разлучимся, верно?

— Конечно, зачем же нам разлучаться.

— Мы посидим, верно ведь?

— Да, посидим.

— И поговорим, верно?

— Верно.

— Мы поговорим, и все будет хорошо.

— Да, — кивнула она. — Поговорим, и все будет хорошо.

Его звали в парк на гулянье — пойдем с нами, Павел Иванович, пошумим еще маленько, времечко вовсе детское, даже за руку тянули, но Павел Иванович уперся и всем дал полный отказ.

Было потому что желание тихо, никого собой не озабочивая, постоять у дома, на улицу поглазеть и так это обдумать кое-какое соображеньице.

— Пойдем домой, Паша, — звала его Евдокия Андреевна. — Не малые дети — всю ночь бродить. Людям от нас тоже отдых требуется.

— Постою малость. — Ей тоже был отказ.