Ада Рыбачук - Остров Колгуев

Охотники разъезжаются на участки с осени, с октября или немного раньше, чтобы обжиться там до начала сезона охоты; в это время многие дома в поселке пустуют.

Постепенно знакомимся с людьми в поселке: в этих местах действительно «не ступала нога художника», а нам хочется работать здесь так, чтобы люди не замечали и не удивлялись нашей работе, как не удивляются занятиям человека, ставящего капканы или солящего рыбу.

Хотя поездка наша не была этнографической экспедицией и мы знали уже достаточно для того, чтобы этнография в наших работах не превратилась в экзотику, в местах, где мы живем, материал с этой стороны, во всяком случае для художника, такой богатейший и интереснейший, что вполне можно сбиться на чистую этнографию. Мне и здесь повезло, так как удалось увидеть и нечто другое: это не заслоненное ни этнографией, ни экзотикой стало для меня — для нас — главным в работе..

Несколько дней держалась плохая погода. Мы все время были на берегу, ловили в губе рыбу с одной из бригад.

К вечеру небо чуть прояснилось у горизонта — в тундре это всегда как улыбка на обветренных, замерзших губах; не обратить на нее внимания, не ответить ей невозможно.

Небо стало оранжевым, южный ветер после дождя принес запахи мокрой тундры, и мне захотелось пойти к безымянному озеру.

Высокий берег ручья скрыл поселок.

Я вышла на сопку и увидела море в плывущих на горизонте льдах. Черные угрюмые берега, иногда вертикальные, а иногда с крутым наклонрм к морю, почти падая, стерегли его. Преобладали лиловый и черный цвета: лиловой и плотной была земля, черными — мокрые скалы на берегу, и таким же темным — Халеу-Нго, Остров, На Котором Живут Чайки.

Море тоже было темное, лилово-синее. Казалось, что пустынный и мрачный этот пейзаж всегда был и будет таким.

Я возвращалась в поселок. Солнце уже коснулось моря; оно не опускается здесь в него вертикально — оно скользит по линии, где соприкасаются море и небо, скользит, скрываясь постепенно, а в тот вечер солнце было очень оранжевое и очень яркое.

В поселке последнее время работали плотники, собирали привезенные дома.

На сваях, еще не ушедших в болото, на новеньких светло-золотистых сваях лежали бревна в пять или шесть рядов, а на них, кажущиеся против света огромными, стояли окна и двери. Они стояли совсем вертикально, скрепленные перекладиной — уровнем; благодаря им в пространстве угадывались объемы и контуры будущих домов. И в эти окна, спускаясь в синее море, светило солнце.

А вокруг, сваленные прямо в болото, в воду и развороченную трактором бурую жижу верхнего, подтаявшего слоя тундровой мерзлоты, лежали еще целые кучи новеньких бревен, и были вбиты в жидкую грязь светлые, желтые сваи для новых домов.

Отсюда и начался рассказ из папки гравюр, который называется «Солнечные ночи».

Постепенно привыкнув к нам, охотники, приезжая в поселок, приходят в наш дом пить чай, поговорить о новостях.

Мы живем в доме знатного охотника комсомольца Алексея Тайбарея, по-семейному — Ядей-Ко.

Кроме нас, в доме у него живут мать, жена и брат почти одного с нами возраста, двое каких-то юношей — они братья, и еще двое юношей — они тоже братья, да еще отец одной пары братьев.

Когда начинаются заморозки, но река еще не замерзла, семья Тайбареев уезжает на свой охотничий участок вверх по Каре.

Отправляется не только эта семья.

Никаких особых сборов нет, как всегда, невозможно выяснить, на какой же день назначен отъезд. Но когда, наконец, приходит день отъезда, причал становится вдруг удивительно живописным: здесь появляются свертки шкур, меховых одеял и меховых одежд, связки капканов, ведра, выварки, цинковые корыта, наполненные разной посудой — чайниками, кружками, мисками, ковшиками-черпаками, в одном корыте даже примус. Все у всех одинаковое — то, что можно купить в магазине. Многое, почти все, заново покупается к зимовке.

На причале лежат весла, пешни, связки лыж: лыжи часто ломаются; связки ружей в чехлах из шкур; горками нагромождены нарты; привязаны упряжки; возбужденные предотъездной суетой собаки рвутся с привязи, рычат, кусают своих и чужих; мелькают сморщенные злобой носы и сверкающие клыки; стоя на задних лапах — ошейник не дает устроить настоящую свалку, — заливаются звонким и хриплым лаем, галдеж стоит невероятный, невозможно разговаривать, нельзя разобрать ни одного слова. Тут же лежат меховые люльки с медными украшениями; в люльках спокойно спят дети.

Охотники и женщины — в лучшей своей одежде, в цветных маличных рубахах, с ярко-малиновыми подвязками пимов, — торжественные и совершенно невозмутимые, ожидают мотористов лодок, иногда веслами или хореями разгоняя собак.