Энвер Джолумбетов - В конце зимы

Примерно через час бессонных ворочаний чувство это обострилось крайне, и, прижимаясь к вялому, жаркому, мосластому телу Михаила, давно уже, наверное, видевшему седьмые сны, она накрывалась с головой одеялом и боялась дышать. Ей слышалось будто бы за окном происходит какое-то шевеление: не то кто-то ходит, хрустя ногами по снегу, не то кто-то тычется в дверь, не в силах отыскать в темноте ручку. А как отыщет?..

В самом деле, в сенях спустя какое-то время скрипнули половицы, и она увидела, что в комнату кто-то вошел. Какое-то темное большое пятно, похожее очертаниями на человека, стояло у двери, точно осматривая жилище.

Елена не шелохнулась. Человек пошел на нее — она хотела вскрикнуть, но только короткий слабенький выдох вырвался у нее из горла: она онемела. Она увидела, как из мрака на нее наползает какая-то серая, пухлая, безглазая физиономия, ее мясистые губы извиваются в шепоте и обдают ее смрадом.

«Это Важенин!» — пронзила ее догадка. Она лежала и смотрела на это серое безглазое существо, точно парализованная.

Важенин присел возле нее на кровать и погладил ей руку.

— Т-с-с, — приложил он палец к губам, — я за вами… где моя дочь?

Потом он осторожно поднялся, отыскал дочерину постель, вынул из нее спящую Мариночку и бесшумно, как и вошел, скрылся за дверью. Елена опять расслышала хруст за стеной и увидела его за окошком: он показал ей огромный кулак.

— Михаил, — тронула она его за плечо. — Миша, проснись!

Эту ночь спали со светом, сделав из газеты над лампочкой нечто напоминающее абажур. Мариночка тихо посапывала в кроватке. А Михаил, воспользовавшись случаем, подсыпал в печурку немного угля, отрегулировал тягу заслонкой и посоветовал ей больше не лезть с головой под одеяло.

Вскоре Михаил уже снова заснул. А ей это никак не удавалось. Она даже принималась считать, но Важенин уже не шел из ее головы, и как только она закрывала глаза, контуры его плеч, его крупного скуластого лица, будто бы что-то живое, отдельное и независимое от ее воображения, мало того что не исчезали, но все отчетливее и все резче проступали за каждым ее последующим вздохом, за каждой произнесенной ею мысленно цифрой. Она сбивалась и начинала снова. Она ругала себя за малодушие: «Надо спать, спать! Надо выспаться! Ведь завтра же на работу!..» И снова сбивалась со счету.

Неизвестно, сколько она пролежала, расстроенная и измученная бессонницей, но сна так и не было. В конце концов она обреченно подумала: «Ну и пусть» — и более уже не сопротивлялась беспорядочному столпотворению мыслей и воспоминаний, теснившихся в ее тяжелой и замутненной от усталости голове. Она опять видела Важенина и, рядом с ним представляя себя, она невольно задавалась вопросами: «Отчего они поженились?.. Что было общего между ней и этим Важениным?.. Что заставило их соединить свои такие несчастные сердца, не питавшие друг к другу — как она поняла только теперь, по прошествии вот уже десятка годов — даже крошечной доли любви? Что?..» И долго ворошила в памяти ушедшими навсегда из ее жизни полузабытыми, обрывочными, бессвязными картинами прожитых ими совместно лет, месяцев и даже часов, пока не обнаружилось в них нечто конкретное, хотя и туманное и не очень убедительное. Но какой-никакой, это все же был довод, и она поспешила заверить себя: «Да-да, это именно оттого и произошло, что все только и говорили кругом, смотрите, мол, смотрите, какая хорошенькая пара!.. Это-то и вскружило их безрассудные молодые головы, и они, лишь, однажды случайно оказавшиеся рядом, уже не могли избавиться от искушения всегда находиться вместе — сначала на людях, где бы они ни встретились: на танцах ли или на пляже, либо зимой на катке, либо просто у него во дворе, куда она частенько заворачивала скоротать вечерок в компании знакомых девчонок из техникума, с которыми она вместе училась, а потом уже — и с глазу на глаз. И как водится — скоро они увлеклись. И однажды осенним вечером, гуляя по скверу, она подвернула нечаянно ногу, а он подхватил ее на руки и, как она ни отбивалась, донес ее до самого общежития. Боже мой, с какой завистью смотрели на нее тогда повыскакивавшие отовсюду подружки!.. С этого дня он ухаживал за ней, словно бы за принцессой: одаривал ее цветами, куклами, всякими дорогими безделицами…

Так было до армии, так было и после, когда она дождалась его и вышла за него замуж. А два года спустя она родила ему девочку, а еще через два — она уже не узнавала его. Из милого, розовощекого мальчишки, всегда готового выполнить любое ее пожелание и даже каприз, готового всегда и во всем уступить, он прямо-таки на глазах превратился в неотесанного толстого мужичонку, угрюмого и своенравного: лицо его стало пористым, приобрело какой-то землистый оттенок, скулы раздались, и неприметные прежде щербинки под ними увеличились и побелели, и сделались похожими на вмятины от гороха. Теперь уже никто не восторгался, завидев их вместе — напротив, она все чаще и чаще ловила на себе недоуменные и даже сочувственные взгляды, и когда он изредка приглашал ее куда-нибудь прогуляться или посидеть, она следовала за ним скрепя сердце и втайне желала, чтобы он поскорее уехал в свою очередную командировку. А он уже и вовсе возвращался оттуда чужим. И ей до омерзения было противно, когда он притрагивался к ней своими жесткими, грубыми руками, тискал ее, жадно ломал против воли ее сопротивлявшееся тело, дыша ей прямо в лицо табачищем, от которого она задыхалась и все искала, куда увернуться. А потом украдкой от него плакала.