Гайда Лагздынь - Зона

— Культяпые что ли? Нашли воробьиную шею?

Потом Светлов долго лежал в санчасти. Случайно упала головка от швейной машинки, раздробила две фаланги на ноге. Громовской компании в зоне побаивались.

Человек, которому общество предъявило особые требования за содеянное им, нередко приходит к мысли, что он беззащитен перед правосудием, а находясь в исправительно-трудовом учреждении, ищет сам защиту, входя в какую-либо группу. В положительной малой группе любая насмешка, издевательство вызывает отпор со стороны всей группы. В отрицательной, в «отрицаловке», властвует «авторитет», стремящийся любым способом втянуть новенького в свою группу, где все решает «пахан». И если осужденного обижает не член своей группы, то на выручку может придти вся группа или сам «авторитет». Если же над ним издевается член своей группы, куражится, унижает его, защиты не будет. И сам униженный не порвет со своей группой, боясь худшего. «Авторитетом» отрицательной группы и был Громов, хоть и с десятилетним образованием, но духовно нищий. В лагерной скуке интерес шел по кругу: поесть, достать спиртного любой ценой, карты под интерес, развлекательная программа. Занимаясь мужеложством, заставлял подчиненных поставлять ему «Наташ», «Тань». Осужденный же, получив такое звание, был самым гонимым членом общества, самым презираемым, к которому относились с отвращением. С ним не хотели сидеть за одним столом, спать в одной секции, учиться рядом в школе. Жизнь его превращалась в пытку. Если бы Гусев не смог на них работать, чтобы уплатить свой долг, срок оплаты которого затянулся, то должен бы стать такой «Натальей» или «Татьяной». Уж так получилось, придя в зону с «малолетки», боясь всего, Гусев оказался не в группе, а сам по себе, таща тяжелую ношу несправедливости.

Варвара с пропусками возле вахты поджидала агитбригадовский автобус.

— Приехали! Вот спасибо, не опоздали! — обрадовалась учительница. Агитбригаду Варвара пригласила не случайно. Много лет проработала в вечерней школе при комбинате, знала многих рабочих, переучила и родителей, и их подросших, тянувшихся к производству детей. У многих бывала дома, на рабочем месте.

К Варваре подбежала хрупкая на вид миловидная женщина: — Варвара Александровна, здравствуйте! Не узнали? Завклубом, Люба.

— Люба, Любушка ты моя! Изменилась, похудела, но в основном все такая же шустрая. Как сынишка?

— Спасибо, хорошо. Алеше скоро десять лет. А вы зря отказались от вокально-инструментального. Он у нас сильный, пользуется большой популярностью.

Но Варвара знала что делала. Агитбригада комбината — лауреат многих областных фестивалей. Самодеятельные артисты, рабочие по профессии, были влюблены в свой комбинат, гордились им. Не раз помогала Варвара Любе, ученице вечерней школы, составлять тексты для «агитки». Варвара знала, что рабочие парни и девушки смогут показать и доказать реальность планов, свое отношение к родному комбинату, не боясь критики в адрес и производства, и руководства. Варвара хотела, чтобы некоторые ее воспитанники, попавшие под влияние не слишком умных, но говорливых, поверили бы, что там, за «запретной чертой», их сверстники, молодые рабочие и их взрослые товарищи, трудятся самоотверженно.

Оформление для агитспектакля установили быстро. Работали артисты и работники клуба из осужденных. Выступление шло спокойно. Агитбригадовцы рассказывали о продукции комбината языком плаката, песен и танцев; бичевали недостатки, высмеивали бракоделов, прогульщиков, пьяниц. Многие зрители, вчерашние лодыри, разгильдяи и стяжатели, любители выпить на свои и на чужие, слушали молча, без рыка. Правда, справедливости ради, надо сказать, что какой-то пискун выкрикнул: «Ничего самочки». Но на него зашикали, и голос умолк. Как и предполагала Варвара, реакция зала была правильной.

В конце выступления агитбригадовцев одна из бойких девушек выкрикнула: «Кончай с прошлым! Приходи работать на наш комбинат!» Зрители бурно аплодировали. Потом «местные» дали встречный концерт. Выступали два ансамбля. Комбинатовские сидели открыв рты. «Местные» пели хорошо и вдохновенно. Под звуки электрогитар исполнялись песни советских и зарубежных композиторов. Ударник Пеночкин, сидевший на уроке как сонная муха, был неузнаваем. Туловище у Пеночкина извивалось, руки — обтянутые белой трикотажной майкой (и где только взяли?), перелетали с одного барабана на другой, пробегали по медным тарелкам и снова мелькали в воздухе. Голова покачивалась в такт, а ноги? Надо было видеть эти ноги! Пеночкин был в ударе.