Гайда Лагздынь - Сказание про Ваньку Тверского и его дружка Шуршалу-Шебаршалу

Не в некотором царстве, не в сказочном государстве, а в княжестве Тверском, в Загородном Торговом посаде жил да был Иван простой, не женатый, холостой, не богатый, не бедный, не злой, не вредный. Лежал на печи, ел калачи, меж делом траву косил, воду носил, лён трепал, кожу мял, дрова колол, зерно молол, тесто замешивал, бельишко развешивал, бочки да кадушки мастерил возле своей избушки, в реке Тьмаке вымачивал. Доходы были верные, кабы подати на всё не безмерные! А потому перебивался, сирота круглая, неприкаянная, с воды на квас. Одиноко бы ему жилось, если бы не Шишок запечный, друг сердечный, дух домовой по имени Шуршала-Шебаршала.

Наработается, бывало, Ваня, балалайку в руки и давай припевки разные сочинять. Поёт да еще и приплясывает вместе с Шишком:

«Как в губернии Тверской ходят куры по Ямской! А за Тьмакой, возле кузни, собирают девки грузди!»

«Как за Волгой, за Тверцой, люд посадский не с ленцой! Избы деревянные, девки все румяные!»

«Широка ты, Волга-матка, тянут баржи бурлаки! А на празднике, ох, сладко! Чешут парни кулаки!» - распевает Ваня, а Шуршала-Шебаршала помогает:

«Вёдра, плошки и кадушки мастерить Ванёк не прочь!» - А Ваня добавляет:

«Да проквакали лягушки: «Эй, запечный! Скоро ночь!»

«Хочешь верь али не верь, на Тверце гуляет Тверь! А за Волгой бублики прячут в дырки рублики!»

Вот так и балуются. А припозднится, Шуршала ужо с печи кличет Ванятку:

- Ванятка, хватит глотку-то драть! На печь полезай! Пошуршим, пошебаршим лучком да чесночком, пошушукаемся?

- Эва надумал! - отвечает Ваня. - Шуршала ты Шебаршала. Мне погорланить охота, надобность есть. Посумерничаем и тута. «Не кукуй, кукушечка! Не кукуй, горбатая! Моя милка хороша, хоть и не богатая!»

А Шуршала знай свое выспрашивает:

- Бочку-то на десять пудов купцу Кулагину смастерил? Все тверичи ужо капустой захрумкали. А у Прокопа Михеича, затьмацкого кузнеца, обручи-то для кадушек взял?

- Эко диво - бочки! - отвечает Ванятка. - Это дело сделано. И с обручами порешено, и берёзовые оглобли к телеге готовы. Хоть ты и мозговатый мужик, Шуршала, но опять не в своё дело встреваешь!

- Домовой, да с головой, - ворчит в ответ Шишок, перебирая на печи лук с чесноком.

- Усё дело не твоё - шебаршиное. Эвто дело личное моё - бондарёвское.

- Твоё, твоё... Я что... говорю, - не унимается Шишок.

- Ах, Шуршала-Шебаршала, друг ты мой сердечный! - опять замурлыкал Ванька, а чей-то голос продолжил:

- Быть потише б не мешало, таракан запечный!

Разозлился Шишок, подумал, что Ванька ему так отвечает:

- Совсем не уважаешь! Мал ещё так отвечать. Тринадцатый годок стукнул, сирота ты круглая. Я же тебе вместо мамки и тятьки! В избе, почитай, не первый век живу, кажись... Избёнка, правда, маненько завалилась. Дед твой Иван Тверской еще ставил. Мудрёный был. Сочинять уж такой мастак! И ты весь в него. Сколько сказок да небылиц я от деда твоего слыхивал! И про войны всякие в Твери и на Руси. Чаво только не было? Хошь, про шведов, хошь, про поляков, аль про Ивана Исаевича Болотникова, хлопца из Зубцовского уезда, расскажу?

- Ужо сказывал. Скучно на печи.

- Ну дак! Жить - скучно, а спать вить хорошо? Русская печь. Тяпло. Глянь-ка, что я тут уголёчком давеча начиркал! - Шишок отодвинул холщовую занавесочку. На стенке была нарисована карта старой Твери:

- Вот, вишь, наша Тверь. Эдак - река Тверца. Вона - Волга. А тута - Тьмака. Эва наша изба в торговом Загородном посаде. Смолоду здеся и живём.

- А энтово чо? - заинтересовался Ванька.

- Чо, чо! Огороды Затьмацкие. Славна у нас репа, горох, огурцы.

- А энтова, энтова чо?!

- Здеся - капустники, церковь Николы в капустниках, тута золочёны купола белокаменного Кремля. Здеся - палаты княжески, ране крепость была с башеньками. Красна Тверь, хоть и деревянна.

- А откудова, Шебаршалушка, энти реки взялись? Откудова тякут-то? И, знать, давно. Вона сколько воды да рыбицы накопили?!

- Знамо, давно. Сказывают, от братьев, что жили на дальнем Севере - Ильмена да Селигера. Всё от них и пошло. Отправились они однажды в путь. Старший брат Ильмен за непослушание проклял младшего Селигера, да во гневе тяжкие слова произнёс: «Пусть на спине, за измену клятве, у тебя сто горбов вырастет!» Вот и выросло у Селигера сто горбов - сто островов. Потом-то братья помирились, да дело сделано. Заплакали они горючими слезами. Долго плакали братья, так долго, что кругом всё затопило. И растеклись слёзы братьев реками в разные стороны. Из Ильмень озера - Волховым в Балтийское море. А от Селигера - озёрами да болотами, ручьями да речками чистыми - в могучую Волгу, что течёт к дальнему Каспию.