Валерий Мусаханов - Испытания

Вот он увидел, как командир на бегу перебросил автомат в левую руку, выдернул зубами чеку «Ф-1», занес гранату над головой, швырнул ее в уже близкий окоп и — после глухого разрыва — прыгнул туда. Мишка спрыгнул за ним и в пыли и кислом запахе недавнего взрыва не увидел ничего, наткнулся на что-то мягкое и ворочающееся, отпрянул с зашедшимся дыханием и слепо, неловко ткнул штыком. Услышал стонущее кряхтенье и с отвращением почувствовал, как штык вошел во что-то податливое. От укола он потерял равновесие и, падая на колени, остервенело рванул винтовку к себе и, уж не подымаясь, стал стрелять в ту сторону окопа, где шевелились смутные фигуры врагов. За спиной он слышал скупые отрывистые очереди командирского автомата, какой-то жирный, сытый звук немецких «шмайсеров», звонкие выстрелы трехлинеек, немецкие проклятия и русскую матерщину. Он тоже матерился и стрелял, пока не услышал где-то над собой протяжный акающий гул и густую автоматную стрельбу. Он оцепенело прислушался и понял, что это кричат «ура».

— Вперед! На вторую линию! Отхода не будет! Полк пошел за нами!

Мишка услышал этот хриплый голос и обернулся. Командир уже карабкался по раскрепи окопа. И к Мишке снова пришел страх. Страх остаться одному в пропахшем порохом, сумрачном чужом окопе. Он полез вверх, срываясь подошвами с тонких осклизлых горбылей.

Командир бежал, наклонившись вперед, давая короткие очереди. Мишка теперь не стрелял, в магазине винтовки патронов не было, чтоб загнать новую обойму, надо было остановиться, а он бежал изо всех сил. Вот он уже почти поравнялся с командиром, и стала видна белая вата на прорванном рукаве стеганки у плеча. Какой-то сумасшедший хмель затуманил голову. Мишка еще наддал, чтобы обогнать командира, и что-то заорал, раздирая рот. Но земля, по которой он бежал, плоская земля вдруг перекосилась с воем и свистом, и Мишке показалось, что они с командиром как-то косо, боком бегут по крутому склону все вверх и вверх. А потом этот комковатый глинистый склон вдруг резко приблизился к глазам, закрыл все — и свет, и поле — и с силой влип в лицо, вызвав в мозгу короткую желтую вспышку света… Мишка сразу вскочил и, как ему показалось, пробежал еще несколько шагов по этому немыслимому склону, но потом сорвался в пропасть, подвернув под себя руку, из которой вырвало винтовку…

Он очнулся, пошевелил головой. С затылка на уши посыпалась земля. Рот был забит землей, не раскрывались глаза. Он перевалился на спину, и боль разодрала ноги, выдавив крик, от которого он задохнулся, потому что земля попала в горло. Он кашлял и стонал, судорожно шаря руками в воздухе. Потом боль притупилась, и он протер глаза.

За серой кучной шугой облаков, плоское, белело солнце и слепило глаза. На изгрызенном краю воронки покачивался надломленный стебель конского щавеля, пышный султан красноватых семян свисал вниз. Было тихо, издалека доносились выстрелы.

— Взяли, значит, деревню, — услышал Мишка знакомый глухой голос и сделал усилие, чтобы повернуться, но боль резанула с новой силой, и он застонал…

— Не ворочайся, лежи. Куда тебя, Бородин?

— Ноги, — простонал Мишка.

— Сильно?

— Не знаю.

— Срастутся небось. — Командир говорил тихо, так что было слышно с трудом. — И меня, кажется, в ноги… — Он со свистом закашлялся, что-то забулькало у него в горле.

Мишка испугался и закричал, содрогаясь от боли, отдававшейся в ногах:

— А-а-а! Санитары!

— Не ори зря… Еще бой идет, слышишь? — Командир говорил медленно. — Потом пойдут здесь собирать. Услышишь, когда подойдут поближе, тогда и крикнешь. Чтоб наверняка. А так голос сорвешь, а подойдут — крикнуть не сможешь или выключишься. Война, дело такое — расчет нужен. А то пропадешь без пользы.

Какое-то спокойствие, даже усмешка слышались в замирающих словах командира, и Мишке будто бы стало легче. И еще что-то уравнивало их под этой облачной шугой и плоским белесым солнцем, слепо смотревшим в воронку. И Мишка стал называть командира на «ты».

— Что ж ты такой расчетливый, а штрафниками пошел командовать? И ранен вот…

— Тут расчет один…

— Заставили? — Мишка снова сделал попытку повернуться и снова задохнулся от боли, но уже не застонал.

— Приказали. Станешь командиром — поймешь… Держись за армию. Жив останешься, она не даст свихнуться. Может, генералом будешь.

— Я-то?

— Ты. Если голова будет и не струсишь.

На Мишку сходил какой-то покой, сонливость. Уже не хотелось ничего — только лежать, закрыв глаза, и чтобы белое солнце просвечивало веки…