Станислав Вторушин - Не кричи, кукушка

Не отводя взгляда от Кати, он протянул дрожащую руку к стакану с пепси-колой, отпил глоток и поставил стакан на место. Очередь, в которой стояла Катя, продвинулась вперед. На месте остались лишь два широкоплечих амбала, одетых в черные костюмы с одного прилавка, оба под два метра ростом, мускулистые, с короткими прическами. У их ног стояли два больших пластиковых чемодана на маленьких колесиках. Один из амбалов сделал шаг к Кате и, низко наклонив голову, начал что-то говорить ей. До Вадима дошло: это охрана. Второй амбал не спускал глаз с парня, с которым беседовал Сема.

Разговаривать с Катей расхотелось. Тем более, что она, бросив на него единственный взгляд, отвернулась и больше не смотрела в его сторону. «Не может простить, — подумал Вадим. — Я бы тоже не простил». И тут же пришла успокоительная мысль: «А, может, это не она? Может я ошибся? Ведь на земле столько людей, похожих друг на друга. Спрошу потом у Семы, он ее знает, скажет, кто такая».

Вадим снова протянул руку к пепси-коле. В это время распахнулась дверь таможенного зала и сквозь проем стали протискиваться люди, толкая перед собой огромные сумки и тюки. Аэровокзал сразу наполнился разноголосым гомоном. Челноки, прилетевшие из Эмиратов, рвались на свободу. Где-то среди них была Люська. Он представил ее потную, взъерошенную, озлобленную неожиданной задержкой и нехотя двинулся навстречу вываливающей толпе. Надо было встречать подругу. Тем более, что Люська с тюками уже оказалась в зале и, вытирая платочком пот с лица и загривка, нервно озиралась, ища глазами Вадима. Он оторвался от стойки и, понурив голову, пошел ей навстречу, согнувшись и опустив плечи, словно раб.

Проходя мимо очереди улетающих во Франкфурт, Вадим поймал на себе взгляд элегантной девушки. Их глаза встретились и он услышал, как она громко и отчетливо спросила:

— Вадим?

Звук голоса потряс его. Он никогда не слышал, чтобы она произносила хотя бы одно слово. Вадим обмер, увидев Катины глаза, и сразу перестал ощущать себя. Все, что жило в подсознании долгие годы, заполнило душу. Он словно вернулся в прошлое. Вадим непроизвольно шагнул навстречу и произнес высохшими губами:

— Катя?

Ночью над поселком бесновалась гроза. Молнии, взрываясь огромными всполохами, рвали на части небо, высвечивая крыши домов и силуэты деревьев, на землю с шумом обрушивались потоки дождя. Но в доме было тепло и уютно и бушевавшая непогода делала этот уют особенно замечательным. Крыша гремела, оконные стекла при каждом раскате грома слегка позвякивали, а стоявшая под окном береза, сгибая при порывах ветра раскидистую верхушку, жалобно шелестела холодными, мокрыми листьями. Всполохи молний выхватывали ее из темноты и освещали кухню. И тогда Федор видел сидевшую рядом Катю, которая, подперев рукой подбородок, смотрела в окно. Он чувствовал, что ей нравится сидеть в темноте и слушать бушующую за окнами непогоду.

Отец еще с обеда уехал на станцию получать инструмент и не вернулся. Последний пригородный поезд давно прошел, а пассажирские здесь не останавливались. Так что приехать он мог не раньше обеда следующего дня. Такие отлучки отца случались не первый раз и дети привыкли к ним. Однажды Федор слышал, как их соседка, рыхлая женщина лет пятидесяти, которую за большие выпуклые глаза и жирный отвисший подбородок в поселке прозвали Жабой, говорила старухе Редкозубовой, что отец завел на станции женщину. Она работала в отделении дистанции пути то ли кладовщицей, то ли учетчицей. Может быть отец остался у нее. Федор, считавший себя в свои пятнадцать лет уже взрослым, не осуждал отца за это. Мать умерла семь лет назад и с тех пор отец жил вдовцом.

Катя появилась на свет через год после Федора, росла озорной и чрезвычайно подвижной, но в день смерти матери стала немой. Отец обвинял в этом Руфину. Та первой увидела, что их мать попала под проходящий через разъезд товарняк. Хотела проскочить пути перед самым тепловозом, но оступилась, упала на рельсы и ей отрезало ноги выше колен. Мать вгорячах на руках поползла от еще грохотавшего состава, а обе ее ноги остались лежать между рельсов. Все это случилось на глазах соседки, оказавшейся около железнодорожной насыпи. Ей бы бежать в конторку, звать на помощь врача, а она, ополоумев от страха, понеслась первой сообщить страшную весть детям.

Дома была одна Катя. Запыхавшаяся Руфина рывком отворила дверь, тяжело дыша, повалилась на косяк и, сорвав с головы платок, закричала, срывая голос: