Владимир Шнайдер - Ненастье

К утру ветер вымотался и стал стихать. Слёзушкин успокоился и заснул. А когда проснулся, в комнате было уже светло. За окном тишина. Лишь ветки тополя, растущего через дорогу, слегка покачиваются. Из передней комнаты плывёт вкусный запах пирогов. Слышится чоканье ходиков и тихое пение супруги. Иногда, когда у неё очень хорошо на душе, она что-нибудь напевает. Слёзушкин сладко потянулся. Хотя ночь выдалась тяжёлой, настроение было хорошим.

«Господи, как сладостно! — подумал Слёзушкин, блаженно улыбаясь. — Всю бы жизнь так. И большего счастья не надо».

Полежав несколько минут с закрытыми глазами, он встал.

На столе, возле самовара, стояли блюдце с варёными яйцами, солонка, плетёная тарелочка с хлебом, тарелочка с румяными пирогами, вазочка с вареньем и блюдце с тонко нарезанными кусочками солёного сала. Его Слёзушкин очень любил и потому, как только увидел, сглотнул обильно выступившую слюну.

Ксения Степановна встретила мужа улыбкой.

— Выспались, Семён Поликарпович?

— Да уж, голубушка, Ксения Степановна, нынче всласть, — соврал он, не желая расстраивать супругу.

Пока он плюхался у рукомойника, она принесла ему свежее вышитое полотенце. Вытершись, он прошёл к столу и, желая доставить супруге приятное, всплеснул руками.

— Экая прелесть! Это по какому случаю у нас нынче такой завтрак а, голубушка? Ты прямо у меня кудесница!

Ксения Степановна аж зарделась и, довольно улыбнувшись, пожала плечами.

Уплетая завтрак, Слёзушкин соображал: с чего начать разговор о продаже драгоценностей? Ему почему-то думалось, что супруга об этом уже забыла. А он, будь его воля, отдал бы все драгоценности, будь они его, без всякого торга. Лишь бы сбежать из этого очумевшего города. Но, увы! Драгоценностей у него нет, и потому приходится уповать только на супругу. Насытившись и выйдя из-за стола, он так и не придумал, с чего завести разговор. А сказать напрямую, в силу своей скромной натуры не мог решиться.

— Ксения Степановна, я пойду до пристава, приглашу его лечебницу осмотреть. А ты, если явится Яков Афанасьевич, — наказывал он супруге, одеваясь, — займи его до моего прихода.

— Дык што, всё-таки дом продавать? — растерянно пролепетала та, умоляюще глядя на мужа.

— Ну, зачем же, — смутился он. — Мы же вечёр решили как обойдёмся. Я просто думаю, зачем чужим людям добро на зависть выказывать. Может Яков Афанасьевич возьмёт его у нас да и поможет устроиться. А чужим покажем, мало ли какой грех из этого выйдет. Вон как с Крохиными-то обошлись за их добро.

Ксения Степановна испуганно перекрестилась:

— Господи, помилуй!

Ночью из-за сильного ветра ни Слёзушкин, ни Перегаров не слышали, что власть в городе вновь поменялась. И утром, когда отец вместе с мерной бутылкой самогона принёс это известие, Перегаров от радости чуть не изжулькал его в своих обьятьях.

— Ага! — радостно возопил он. — Ну-ка, батя, налей мне до краёв!

Тот, немало удивившись резкой перемене настроения сына, набулькал ему пол- кружки и на свет проверил остаток в бутылке — не много ли вылил. Ваня залпом выпил, громко занюхал рукавом, отпил из кринки рассолу и, быстро собравшись, поспешил к управе.

Бойцы родного отряда встретили Перегарова по-разному: кто шуткой — мол, что, Ваня, оставался дома портки отстирывать; кто угрозой — расстрелять труса надо, а кто просто презрительно глянул и плюнул в его сторону. Но Перегарову самому было на них наплевать. Самогон и сознание, что перевластие удалось пережить, разожгли в нём такую радость, что никакие угрозы и плевки не могли её охладить.

Но это ему так казалось до захода в командирский кабинет. Там, когда перед носом закрутился пахнущий порохом ствол нагана, у него в секунды весь хмель улетучился. Он то потел, то его в озноб бросало. Проклинал он себя за то, что пошёл сюда, последними словами. И твёрдо решил — если выйдет из этого кабинета живым, то сбежит. Заберёт из тайника что припрятал и подальше от всех этих красных и белых. Ну их всех к чёрту. В Новониколаевск. Он большой, там прожить можно, тем более, что на первое время есть на что. В этот раз ему снова повезло. Хоть и строжился комиссар, расстрелять грозился как дезертира, показательно, перед строем, но не расстрелял. Отложил до разгрома белых. А пока велел у дверей в управу дежурить. Перегаров вышел упревший, но живой. Трясущимися руками вынул кисет, закурил.

— Што, Ванятка, — подошёл знакомый солдат, — задал тебе командир баньку?

Перегаров кивнул.